– А после возвращения?
– Я смирилась с тем, что мне придется очень мало жить для себя, а в основном – для девочек, и мало-помалу у меня это стало получаться.
– Значит, прошло, – заметила она.
– Что?
Она изобразила жестами головокружение с ощущением тошноты.
– Расстройство.
Я вспомнила свою мать и сказала:
– Моя мать использовала для этого другое слово. Раздрай – так она это называла.
Нина посмотрела на меня с детским испугом: судя по всему, ей было знакомо это слово и связанное с ним состояние.
– Это правда, сердце изнашивается до дыр, ты не выносишь саму себя, а в голове бродят мысли, которые ты не можешь высказать вслух.
Затем она произнесла вкрадчиво, как человек, нуждающийся в ласке:
– Во всяком случае, это прошло.
Я подумала о том, что ни Бьянка, ни Марта никогда не пытались задавать мне подобные вопросы, тем более так настойчиво, как Нина. Я подыскивала слова, чтобы солгать ей, говоря правду.
– У моей мамы это превратилось в недуг, но она жила в другое время. Сегодня можно нормально существовать, даже если ничего не прошло.
Я заметила, что она заколебалась, что намеревалась сказать что-то еще, но передумала. Было видно, что ей до смерти хочется прижаться ко мне, да я и сама испытывала желание обнять ее. Это было чувство взаимной благодарности, и оно требовало, чтобы мы незамедлительно прикоснулись друг к другу.
– Мне пора идти, – сказала она и, поддавшись невольному порыву, торопливо и смущенно поцеловала меня в губы.
Когда она отступила, я увидела у нее за спиной, в глубине сада, Розарию и ее брата, мужа Нины: они стояли, повернувшись к толпе и ярмарочным прилавкам.
Я тихо сказала: – Твои муж и золовка здесь. В ее взгляде вспыхнуло изумление, но она осталась невозмутимой и даже не обернулась.
– Мой муж?
– Да.
Диалект взял верх, и она прошипела:
– Черт, какого хрена он приперся, этот придурок, ведь должен был приехать только завтра вечером.
Она осторожно, чтобы не разбудить ребенка, тронула с места коляску и спросила:
– Можно я тебе позвоню?
– Когда захочешь.
Она картинно подняла руку, приветствуя мужа, тот помахал ей в ответ.
– Пойдем со мной, – попросила она.
Я пошла. Меня поразило внешнее сходство брата и сестры, стоявших у выхода на главную улицу. Одного роста, с одинаково широкими лицами и крепкими шеями, с одинаково толстой, выпяченной нижней губой. Я с удивлением поймала себя на мысли, что они кажутся мне прекрасными, эти два крепко сбитых человека, словно вросших ногами в асфальт, как деревья, привычные к засухе и довольствующиеся несколькими каплями влаги. У них прочный костяк, они несокрушимы. А я не такая, я – сплошное сомнение. С самого детства и до сих пор такие люди, как они, вызывают у меня страх, а порой и отвращение, и даже моя убежденность в собственной исключительности, в том, что я выше их, не мешает мне восхищаться их уверенностью в себе. По какому такому правилу Нина считается красивой, а Розария – нет? Почему Джино прекрасен, а грозный муж Нины – нет? Я посмотрела на беременную женщину и словно увидела сквозь стенку живота, обтянутого желтым платьем, ее дочь, которую она вынашивала и питала своим телом. Я подумала об Элене, спящей без сил в своей коляске, о кукле. Мне захотелось домой.