Он хотел улыбнуться ободряюще, но улыбка вышла какой-то больной.
По правде сказать, Коут вообще выглядел довольно больным. Нет, не то чтобы больным, а так, захиревшим каким-то. Сникшим. Как растение, которое пересадили в неподходящую почву, и теперь оно вянет оттого, что ему недостает чего-то важного.
Грэм видел разницу. Жесты трактирщика стали не такими вычурными, как обычно. Голос сделался не таким звучным. И даже глаза – не такие блестящие, как еще месяц назад. Потускнели как-то. Прежде они были как морская пена, как зеленая трава. А теперь больше смахивали на речной ил, на донышко бутылки зеленого стекла. И волосы у него прежде были яркие, точно пламя. А теперь они стали… ну, рыжими. Просто рыжими, и все.
Коут отвел холстину и заглянул под нее. Дерево было темно-серого цвета, с черными прожилками, тяжелое, как железная пластина. Три черных колышка были вбиты над словом, вырезанным на дереве.
– «Глупость», – прочел Грэм. – Странное имя для меча!
Коут кивнул. Лицо у него было подчеркнуто-безразличным.
– Сколько я тебе должен? – тихо спросил он.
Грэм поразмыслил:
– Ну, за дерево ты мне уже отдал… – Его глаза лукаво блеснули: – Где-то один и три.
Коут протянул ему два таланта:
– Сдачи не надо. С этим деревом тяжело работать.
– Да уж, это точно! – сказал Грэм, явно довольный. – Под пилой оно как каменное. А под резцом – как железо. А потом, когда я уже почти управился, оказалось, что по нему еще и выжигать нельзя.
– Да, я заметил, – сказал Коут с легким любопытством и провел пальцем по буквам – буквы были темнее дерева. – Ну и как же ты управился?
– Ну как-как, – самодовольно ответил Грэм, – полдня убил, потом пошел в кузницу. И там мы с мальчиком кое-как выжгли надпись каленым железом. Больше двух часов бились, пока оно, наконец, не почернело! И ни единой струйки дыма, зато воняло старой кожей и клевером. Вот же чертовщина! Что это за дерево такое, что оно даже не горит?
Грэм выждал с минуту, но трактирщик его как будто не услышал.
– Ну что, где вешать-то будем?
Коут наконец очнулся достаточно, чтобы окинуть взглядом зал.
– Знаешь, я, пожалуй, сам. А то я еще не решил.
Грэм оставил ему пригоршню железных гвоздей и пожелал удачного дня. Коут остался стоять у стойки, рассеянно поглаживая дерево и надпись. Вскоре из кухни вышел Баст и заглянул через плечо наставнику.
Повисла долгая пауза, словно минута молчания в память о мертвых.
В конце концов Баст сказал:
– Реши, можно задать тебе один вопрос?
Коут мягко улыбнулся:
– Сколько угодно, Баст.
– А сложный вопрос?
– А другие, пожалуй, и задавать не стоит.