А потом ты останавливаешься, и мир вновь делается таким, как раньше. И вот тут-то головокружение поражает тебя, точно удар грома: все вокруг дергается, плывет, валится набок.
Вот что произошло, когда Элодин остановил бурю у меня в голове. У меня вдруг ужасно закружилась голова, я вскрикнул и вскинул руки, чтобы не завалиться вбок, вверх, внутрь себя. Я почувствовал, как чьи-то руки подхватили меня, ноги у меня запутались в табурете, и я едва не упал на пол.
Ощущение было пугающее, но это прошло. К тому времени как я оправился, Элодина уже не было.
Симмон с Вилемом отвели меня в мою комнатку у Анкера. Там я рухнул на кровать и провел восемнадцать часов за дверью сна. На следующий день, проснувшись, я чувствовал себя на удивление хорошо, с учетом того, что спал я одетым и мой мочевой пузырь раздулся, похоже, до размеров дыни.
Удача мне улыбнулась, дав достаточно времени, чтобы поесть и умыться, прежде чем меня отыскал один из посыльных Джеймисона. Меня требовали в Дом магистров. Через полчаса мне следовало быть «на рогах».
Мы с Амброзом стояли перед столом магистров. Амброз предъявил мне обвинение в малефиции или наведении порчи. Я же в ответ обвинил его в воровстве, уничтожении собственности и поведении, неподобающем члену арканума. После своего предыдущего пребывания «на рогах» я ознакомился с «Рерум кодексом», сводом официальных правил университета. Я перечитал его дважды, чтобы точно знать, что и как тут принято. Теперь я знал эти правила как свои пять пальцев.
Увы, это означало, что я прекрасно понимал, как я влип. Обвинение в малефиции – это очень серьезно. Если меня признают виновным в преднамеренном причинении вреда Амброзу, меня высекут и исключат из университета.
А вред я Амброзу причинил, тут сомневаться не приходилось. Он был в синяках и прихрамывал. На лбу у него красовалась ярко-красная ссадина. Рука у него была на перевязи, но тут я был практически уверен, что Амброз ее нацепил сам, для пущего эффекта.
Беда в том, что я представления не имел, что, собственно, произошло. Я не успел ни с кем поговорить. Не успел даже поблагодарить Элодина за то, что он помог мне накануне в мастерской Килвина.
Магистры предоставили нам обоим возможность высказаться. Амброз вел себя идеально – то есть говорил чрезвычайно вежливо, если говорил вообще. Через некоторое время я начал подозревать, что его медлительность вызвана лошадиной дозой обезболивающего. Судя по его остекленевшему взгляду, я предположил, что это был лауданум.
– Давайте рассмотрим обвинения в порядке их серьезности, – сказал ректор, когда мы оба изложили свою точку зрения.