Её глаза на звёзды не похожи —
В них бьётся мотыльком живой огонь.
Ещё один обычный вечер прожит,
А с ней он каждый раз другой.
Настя читала. Это был длинное повествование, полное героизма и пафоса.
Ногай слушал и пристально смотрел на славянку. И чем больше он ее рассматривал, тем все более и более смысл текста ускользал от него.
Война, развязанная из-за женщины? Возможно ли так воспылать страстью, чтобы покуситься на жену правителя? Ему вспомнилась последняя жена хана Берке… Каким безумием тогда казалась страсть славянского художника. Но вскоре и он сам пережил столь сильные чувства, над которыми не властен голос разума.
Настя. Настена… Как же он грезил о ней, когда она ушла из Орды. Чего только стоило ему ее отпустить! Сколько раз он жалел об этом! И злился на самого себя за это сожаленье. И вот сейчас та, что тайно жила в его сердце, перед ним. Так близко, так желанно близко…
Для него облик книжной Елены все более обретал образ Насти. Обе они замужние, и обеих посмел возжелать посторонний… «Правда, Парису понадобилась сила богини, чтобы сломить волю Елены. Каким же богам ему молиться, чтобы сразить ее сердце? Чтобы забыла она о долге и пропавшем муже? Всевышнему? Своим старым? Ее христианским?..
Что за греховные думы! Прости меня Аллах… Аль-Гаффар, Аль-Каххар, Аль-Ваххаб…»[1]
Стихотворная эпичная сказка все больше врала. Тот, кто ее придумал, наверное никогда не был в настоящей битве и не держал в осаде крепость. Его же жизнь была изначально подготовкой к сражению и нескончаемой войной. Женщины… Наложницы лишь были кратким эпизодом. Ни одна из них не понимала его и не знала толком. Из-за отравленной Айшат старался он ни к кому не привязываться, не задерживал возле себя надолго, дарил девушку либо нукеру, либо особо отличившемуся воину. Чтоб не думали, что через рабынь могут добраться до него. Завистников-врагов всегда хватало. Всегда есть тот, кто метит на твое место.