Лето подходило к концу. Маришке надо было уезжать на учебу, когда нашлись «заклятые друзья», сумели подставить расслабившегося Лихо, завели на него дело, время началось смутное, многое решали бабки… Но были у него и нормальные знакомые — предупредили, что не сегодня завтра придут за ним… Думал-думал Горшков, как быть, больше всего тянуло за душу, что его чистая девочка может оказаться втянутой во всю эту мерзкую грязь. Срока он не боялся, философски рассудив, что человек, если он не отморозок, везде останется человеком.
Зная, что не оставит её беременной, что она завтра уезжает в Москву на учебу, решил по-своему оберечь её… Вот и попросил свою давнюю бывшую пассию разыграть спектакль для Маринки. Точно зная, что она вот-вот прибежит к нему, было у них условленное место для встречи — беседка на рекой, пришел с дамой пораньше. Уверенный, что Маринка никогда не опаздывает, начал усиленно обнимать и прижимать к себе бывшую. Та разгорячившись, всерьез начала уговаривать его:
— Зачем тебе эта сопливая? Ну, поигрался ты с ней и хватит?
Маринка, уже подбегавшая и сияющая в предвкушении от встречи с любимым, замерла и услышала такой родной голос, говорящий дикие слова:
— Да, когда сами вешаются на тебя, отчего же не дать, то что просят? Опытный мужчина, он всяко слаще, чем салаги-одноклассники. Вот и пусть радуется, что…
Дальше она не слышала — сорвавшись с места, бежала куда глаза глядят… и не видела с какой тоской и обреченностью смотрел ей вслед Горшков.
Наутро Маринка, разом повзрослевшая и осунувшаяся, уезжала, и, когда поезд отошел от вокзала, Горшков тоже поехал… в СИЗО. Будучи мужиком умным и умевшим просчитывать все ходы, сразу понял, что ему лучше взять всё на себя, иначе будет групповая и большой срок, так и сделал, с изумлением узнавая в ходе следствия, о так называемых «корешах», что топили его, не стесняясь, выворачиваясь ужом. Особенно старался сын зам главы города — в маляве, переданной Горшкову в камеру, обещал златые горы, грев и передачки на весь срок, а потом и теплое местечко после отсидки, лишь бы самому не сесть. Вот и получил Лихо пять лет строгача. Были эти годы весьма и весьма непростыми, большую половину из них провёл в штрафных изоляторах, но не сломался, обещанных передачек и грева так и не дождался, лишь иногда приходили от жившего на копеечную пенсию инвалида — Толика Ярославцева, небольшие переводы на сигареты, вызывая у Горшкова два чувства — злобу на «друзей» и теплый огонек в уголке окаменевшей души при мыслях о Толике. Про Марину Лихо запретил себе думать. Что бы её ждало, если бы не эта подстава, Горшков боялся даже подумать… Слухи, грязные шепотки, приставания — а таких козлов однозначно было бы немало, чтобы подгадить ему, хотя бы так. А так… наверняка, доучилась, вышла замуж, родила детей, живет и не вспоминает о нем.