Пользуясь случаем, прошу Вас принять уверение в совершенном моем почтении, с коим я имею честь быть и т. д.
Граф Каподистрия[348]
3
Санкт-Петербург, 31 января, 1817 г.
Ваше Сиятельство,
Я нашел, что предмет письма, которое Ваше Сиятельство сделали мне честь написать от 2/14 числа минувшего декабря месяца, настолько интересен по существу, а также по своим последствиям, которые можно от него ожидать, что прежде всего считаю своим долгом представить Вам выражение моей благодарности за выбор, который Вы соблаговолили сделать, поручив мне столь почетную комиссию[349].
Я постарался исполнить Ваши намерения.
Государь Император, по докладе Его Величеству решений, принятых княгинею Суворовой[350]) в смысле обеспечения её двум сыновьям благ воспитания, соответствующего обязанностям, возлагаемым на них наследием славного имени, а также надеждам, которые они внушают своему государю и своей родине, — соизволил оценить её материнскую заботливость. Уделяя Гофвильскому воспитательному заведению особый интерес и осчастливливая г-на Фелленберга своим благоволением, Государь Император с удовольствием усмотрит предоставление молодым князьям преимуществ этого воспитательного заведения.
Переговоры, которые по этому поводу пришлось вести с другими опекунами, закончены, и я спешу приложить при сем письмо, которое мне написал г-н сенатор в ответ на мое письмо, во исполнение повелений Его Императорского Величества.
Теперь остается только заручиться согласием г-на Фелленберга и мне кажется, что в нём нечего сомневаться. Не зная всех подробностей распоряжений княгини Суворовой по поводу помещения её сыновей в Гофвиле, я пока должен воздержаться от сообщений директору означенного заведения. Но я воспользуюсь отправкою курьера, чтобы передать ему предварительное извещение, и буду выжидать второго письма от Вас, граф, чтобы действовать надлежащим образом.
Примите уверение в истинном почтении и совершенной преданности, с коими я имею честь быть и пр. и пр.
1
Отель Бово, улица Сент-Оноре, 16-го февраля 1816 г.
Судьба государств, дорогой граф, и разные случайности как будто встречаются, чтобы воспрепятствовать нашему сближению. «Корсиканец» появляется, а Вы удаляетесь; Вы пишете (с Ваших же слов) моей дочери[352], а она не получает Вашего послания. Наш приятель, Крюссольский судья, заболевает и умирает, а немного спустя его душеприказчик находит в его бумагах письмо, адресованное мне, и присылает мне его — это было Ваше письмо; но подагра до такой степени овладела моею рукою, что я не мог даже распечатать это письмо, и лишь сегодня я могу приняться за ответ и то лишь приняться, потому что мое перо так дрожит, что Бог знает, когда я его закончу. Бог знает тоже, какое удовольствие мне доставило получить от Вас известие. Вы очень добры интересоваться новостями обо мне и моей дочери; они всегда были хороши. Мы не выезжали из Парижа ни на минуту и, сказать Вам правду, пребывание здесь мне никогда так не нравилось, как когда здесь был Бонапарт. Мы спрашивали, мы узнавали, мы составляли даже маленькие заговоры, и я катал свое кресло, как Диоген катал свою бочку, когда в Греции становилось неспокойно; ко всему этому примешивалось немного риска, что делало нашу жизнь весьма пикантной. Я чувствовал, что живу!