Головкин уехал в Неаполь осенью 1794 г. не без того, чтобы проездом пробыть долгое время в Берлине, что доставило ему случай совершить еще одну неосторожность: он на собственный риск и страх занялся немного политикой[101].
Длинный рассказ, который он посвящает наивностям, отпускаемым им в качестве молодого дипломата в присутствии поседевших в делах стариков, не лишен известной прелести. Он помещается ниже, под статьей «Берлин».
В 1794 г. дипломаты не торопились прибытием к своим местам. Продолжительные посещения маленьких и больших дворов, находившихся по пути, относились прямо к их службе. Следуя такому обычаю времени, граф Федор остановился довольно долго в Вене, которая ему крайне не понравилась, может быть, по вине тамошнего представителя России, графа Разумовского, «самого надменного и фатоватого человека».
Граф Федор закончил свои визиты европейским дворам Веной. К сожалению, он не сообщает подробностей о тех маленьких дворах, где он представлялся. Но если судить по разговору, который он имел с графом фон Вурмб, министром курфюрста саксонского, то граф Федор, как тонкий наблюдатель, мог бы нас рассмешить многими пикантными анекдотами.
«Отправляясь в Неаполь в 1794 г., — пишет он, — мне надо было видеться со многими лицами и я был сильно огорчен найти почти все умы подготовленными к воспринятию принципов революции, проникающих со всех концов из Франции. Возмущение и опасения, казалось, находят себе место только в моем сердце. Одни имели слишком много веры, другие слишком мало, и никто не старался быть достойным, а это тогда было еще вполне возможно. В Дрездене я познакомился с графом фон Вурмб, министром курфюрста, человеком знатного происхождения и большого ума, которого не любили, но за то очень боялись, и который, если бы у него не было такой склонности к деньгам, пользовался бы всеобщим уважением. Я был очень удивлен, когда этот столь ловкий министр и старый дворянин сказал мне легкомысленным и непринужденным тоном: «Что мне за дело до французской революции? Если бы она даже дошла до Саксонии, что я потерял бы от этого? Милость моего государя? Я никогда ею не пользовался. Мою должность? Мне мешают исполнять ее. Мое состояние? У меня его нет. Мои титулы? Мое семейство никогда не домогалось их, а что касается моей фамилии, то она так коротка, что все революции в свете не могут ее сократить еще больше».
По приезде графа в Италию, он, к его удивлению, был завален претензиями, которых он при всём своем усердии не мог удовлетворить. Они были вызваны знаменитою княгинею Екатериною Дашковой, автором «записок». Под статьей «Дашкова», оказавшейся между бумагами графа Федора, мы читаем: «Как только она ступила на итальянскую землю, она стала предлагать свое покровительство художникам. Эти бедняки повсюду отдавали ей всё то, что она собирала именем императрицы. Все эти вещи были погружены в Ливорно на корабль, отходящий в С.-Петербург. Все рассыпались в похвалах по поводу великодушия Екатерины и её знаменитой подруги, а головы были полны ожиданием с Севера знаков благоволения. Но княгиня исчезла, время протекало и ничего не было слышно. Мраморные изваяния, вазы и камеи были в порядке сложены на берегах Невы. Оттуда эти вещи были перевезены в Москву; потом от княгини перешли к её наследникам, как приобретенные законным путем. Жалобы умолкли, поток революций прошел по Италии, как и по другим местам, и я один, может быть, сохранил воспоминания об этой несправедливости».