Дерикруп лежал чуть в стороне, не привлекая к себе внимания. Его сильно ушибло бревном. Гаврила подошел к нему и глазами спросил: «Ну, как ты, горемыка?» Дерикруп так же взглядом отослал его назад: «Иди, дескать!»
Гаврила сочувственно покачал головой, глядя на изможденного студента:
— Дурень! Скажи, нет?
Гаврила вернулся к товарищам. Трифон Летяга молча отжал штаны, куртку, портянки и, разбросав их на камнях, снова лег, вытянулся.
— Надо бы руки перевязать, Трифон! — несмело подал голос дядя Роман.
— Чего? — не понял бригадир и посмотрел на руки.
На суставах клочьями висела кожа, пальцы кровоточили. Трифон Летяга откусывал крепкими зубами лафтаки кожи и, сплевывая их, зло бросил одно-единственное слово:
— Дохлятина!
И хотя он вовсе не смотрел на Исусика, все поняли — это о нем.
Исусик натужно икал и, то и дело вытирая с лица слезы, которые градом текли от удушливой рвоты, с перерывами вопил:
— Первый, значит, сигаешь с бревен, первый! А люди тони, да?.. Вот… Сгинул бы… Отвечал бы…
— Замри, ты! — замахнулся на него всегда сдержанный и молчаливый Азарий.
Трифон Летяга буркнул:
— Не тронь его, Зоря. Он в Бога верует и в копейку, почти что святой, — и сердито добавил, показывая на бахилы, из которых текла вода: — Если еще раз увижу тебя на работе в этих клоподавах, голову оторву!
— Сыму, сыму, будь они прокляты! Сыму. — Исусик тут же начал развязывать ремни.
Илька сидел рядом с Трифоном Летягой, и никто не обращал на него внимания. По лицу мальчишки текли слезы. Он размазывал их рукавом, старался негромко шмыгать носом. Отчего плакал Илька, он и сам не смог бы объяснить. Он и старался не плакать, но слезы все равно катились и катились. Наверно, оттого, что сейчас ему по-настоящему сделалось страшно. Илька тоже сшиб на суставах кожу, должно быть, о камни или бревна, когда их расталкивал, но боли не чувствовал.
Трифон Летяга внимательно поглядел на Ильку, взъерошил ему волосы:
— Ну а плакать-то зачем? Э-эх, ты!
Илька приник к нему.
— Утонул бы так… Вон моя мамка насовсем утонула… Не шутка…
Рука Трифона Летяги дрогнула, он с трудом прокашлялся, легонько отстранил Ильку от себя и начал рывками обуваться, наматывая мокрые портянки. Обулся, встал.
— Ну, хватит сидеть, работа не ждет! Ты, — повернулся он к Исусику, — айда в барак, отлежись.
— А сам-то как же? — с поддельным участием спросил Исусик и быстренько начал собираться, соображая, уж после такого бедствия не обидят и за этот день насчислят ему зарплату, как и всем.
Бригадир зябко поежился, со свистом втянул воздух синевшими губами и сказал, ни к кому не обращаясь: