Как ни странно, лозунг национальной независимости России от иностранного государства, а не от большевиков встретил сочувствие и среди японской, американской и другой иностранной общественности, которая «говорила» на глобальном языке национализма. В момент присоединения ДВР к РСФСР многие в мире уже считали большевиков российским правительством и центром нового имперского образования. К примеру, Гарольд С. Квигли, анализируя недолгое существование республики, отметил, что советские лидеры не считают, что создание на территории Российской империи таких формально независимых государств, как ДВР или Советская Украина, «прочерчивает политическую границу и создает суверенный анклав, отделенный от русского [или российского] народа в целом»[6].
Большевики сумели максимально ослабить как местных, так и иностранных оппонентов в регионе, обратившись к леволиберальной версии российского имперского национализма, которая получила распространение среди дальневосточной общественности в годы Первой русской революции 1905–1907 годов и достигла своего расцвета во время Февральской революции 1917 года. Леволиберальный имперский национализм, который можно определить как синтетический и амбивалентный дискурс[7], основывающийся на включении этнических русских и нерусских бывшей империи в одно сообщество, а также как политическую программу наделения более широкими правами и возможностями маргинализированных классов, национальных меньшинств и других социальных групп, позволил большевикам привлечь на свою сторону как сторонников единства российского государства, так и тех, кто выступал за частные (партикуляристские) интересы своих групп[8]. Хотя некоторые бурят-монголы и корейцы поддерживали Семёнова и С. Д. Меркулова, обещания национальной автономии, отчасти выполненные в ДВР, а также поддержка Коминтерном монгольского и корейского национальных движений уменьшили число противников большевиков среди самых крупных организованных национальных меньшинств региона. Умеренная экономическая политика большевиков, введенная в ДВР в 1920 году, а в РСФСР получившая название новой экономической политики (НЭП) в 1921 году, казалась многим крестьянам региона и некоторым предпринимателям лучшей альтернативой полной экономической зависимости от Японии. В конце концов, «левый» и «либеральный» аспекты националистического дискурса многими в регионе воспринимались в экономическом, а не в политическом смысле и необязательно подразумевали создание по-настоящему представительного правления.
Социальные и экономические компромиссы оказались недолговечными. Корейцы не получили автономии и в 1937 году подверглись насильственному переселению с Дальнего Востока. Буддисты-буряты столкнулись с религиозными преследованиями уже в 1920-е годы. Частное предпринимательство было заключено в жесткие рамки, а после отмены НЭПа в 1928 году практически ликвидировано. В ходе начавшейся в 1929 году коллективизации зажиточные крестьяне всех национальностей были раскулачены – как и повсюду в Союзе Советских Социалистических Республик (СССР). Но большевики продолжили осуществление своих государственнических националистических лозунгов. Внешняя политика на Дальнем Востоке стала опираться в первую очередь на имперские государственные, а не классовые интересы еще до 1925–1926 годов, когда построение «социализма в отдельно взятой стране» стало основным принципом Советского государства. В 1930-е годы Дальний Восток вновь стал чем-то вроде региона-«крепости», как и в Российской империи, где он представлялся русским национальным аванпостом во враждебном международном окружении