Морская качка. Человечество то взмывает на гребень, то обрушивается к подошве волны. Чертыхаясь вслед отцам, сыновья марают неприличной пастозной живописью крупнозернистые холсты. Ожесточенная буря мазков, наползающих друг на друга. Мощь протеста, сила ненависти к отцам заставляют новаторов-лоцманов двигаться прямо на скалы – они разбивают лодки в щепки. Они топчут ненавистное искусство прошлых веков. Вместо леонардовского сфумато – резкий контур, вместо изгибов – наглая прямолинейность. А потом и сама форма распадается на части. Но им все мало – они изгоняют человечных бесов палеолита, выхолащивают мир, населяют его своими беспощадными бесами. Они не остановятся, пока не дойдут до точки. Пока перед ними не встанет пустое черное бесчеловечное ничто.
Пикассо чертит геометрические плоскости – как угрюмый огр неолита, вытесывающий из камня менгиры. Вдруг вылезает подонок Марсель Дюшан, ставит посреди мироздания писсуар и говорит: «Вот вам искусство!» Вот вам, сукины дети. А-та-та по вашим жирным задницам. Сукины дети чешут репы и вдруг начинают визжать от восторга. Писсуар – им это понятно. Ничего красивей сантехнических изделий в их век не придумали. «Ты прекрасен, Дюшан! Ты – новый Иисус Христос!» – «Я швырнул им в лицо писсуар, и теперь они восхищаются его эстетическим совершенством», – усмехается подонок Дюшан.
Человечество будет елозить, как на горящих углях, и все отрицать. Но правда есть правда – они поклоняются жратве и дерьму. Консервным банкам Уорхола с томатным супом марки «Кэмпбелл» и консервным банкам с дерьмом художника Мандзони. Человечество верит, что самое прекрасное в Нью-Йорке, Париже и Лондоне – это «Макдоналдс». Господь курит марсианскую шмаль как проклятый, лишь бы не смотреть на детей своих.
Они больше не чувствуют холодок его дыхания у своих макушек. Они рисуют кружочки и геометрическую решетку, расплескивают краску на холст и ездят по ней задницами. Они – эффективные менеджеры бренда «современное искусство». Они штампуют дерьмо, как вышколенные мартышки, чтобы зарабатывать миллионы на аукционах. Грандиозный фальшак, раздутый до вселенских размеров мыльный пузырь – вот что такое торговая марка «современное искусство». Интересно, где-то в глубине души, в какой-нибудь самой темной ее Марианской впадине, самым дном своим они все еще тоскуют по легкому трепету, который сами же изгнали из мира? Хоть чуть-чуть – по прохладному дыханию господа у виска и у мочки уха?
Ван Гог точно разрыдался бы, увидев такое. Не плачь, рыжебородый, они просто играют, им всем нужно расчеловечиться окончательно, оказаться перед полной пустотой, заглянуть в бездну ада. Но Винсент рыдает. Он буйствует, он хватается за опасную бритву. Для него акт творения – это напряжение души, а для них – кишечника. Ничего, Винсент. Ведь в этом диком спектакле нет злых и добрых, нет правых и виноватых. Это просто люди. Люди – обыкновенное стопроцентное натуральное дерьмо, Винсент. Тебе ли не знать? Они не делают последнего, такого логичного, шага в бездну. На краю этой черной беззвездной пропасти они трусят, гребаные обезьянки, отказываются от всех своих убеждений и бредут обратно – к рыжим лошадкам пещеры Ласко. И, видишь ли, им даже не стыдно. Мы не такие, Винсент. Мы жили не для того, чтобы выжить. Поэтому мы их не простим.