Каннабис – странная вещь. В понедельник он уносит меня на заснеженную вершину Эвереста, во вторник – на улицы заваленного мусором древнего Варанаси, где воздух полон пепла и сладковатого запаха сжигаемых на гхатах трупов, а в среду – в преисподнюю, где громоздятся бурые скалы, как клыки над расплавленной лавой. В преисподней костры выжгли весь кислород. Нечем дышать, жжет изнанку век. И я никак не могу найти дорогу обратно.
– Федька, выведи меня отсюда, – чуть слышно прошу я. Здесь, в преисподней, можно на миг задержать дыхание и навеки забыть, как делается вдох, воздуха не требуется, и можно умереть, не страдая.
– Эй, девочка… – Он теплыми ладонями, пахнущими травой, сжимает мне обе щеки, чтобы сложить мои губы бантиком, вывернуть розовым исподом наружу – его это чертовски забавляет. А я иду на его голос, выбираясь из ада, и шепчу ему, что дьявол фиолетовый, как и бог. Он прикладывает ухо к моим губам, но все равно не слышит – мой голос, похоже, слишком тих.
– Все хорошо, Ло. Я тут. Потерпи. Скоро отпустит.
Нас заставляет выбраться из постели голод – мы неделю, как птицы, питались какими-то сухарями. Уничтожив все запасы окаменевших хлебных крошек, мы прекращаем курить каннабис, одеваемся и выходим на пирсы. Садимся в пикап. Ведь в наши планы не входит голодная смерть.
На Литейщиков из переулка выезжают байки латиносов и следуют за пикапом. Федька угрюмо поглядывает в зеркало заднего вида и вдруг говорит:
– Я бы свалил отсюда, Ло, вместе с тобой.
– Куда?
– А какая разница. На полуостров Индостан, в Африку, в Южную Америку…
– В какую еще Южную Америку, ублюдок? – У меня перед глазами всплывает родимое пятно китаянки Мэй, повторяющее очертания далекого материка. – Ты так любишь китаянок?
– Вот я тебя сейчас совсем не понял, подруга…
Тогда я и напоминаю ему про Мэй. Но Африканцу совсем не хочется думать о ней. Вот уже много дней эта китаянка – большая нерешенная проблема. Аарон наводнил русские улицы героином, Мэй оказалась обычной продажной узкоглазой тварью. Китаянке не жить, если об этом узнают русские ублюдки. Но от Африканца они об этом не узнают. Мысль о том, что из-за него у нее отнимут еще и жизнь, делает его нервным. Так что про Мэй он молчит.
– Они теперь всегда будут ездить за нами? – Я смотрю в боковое зеркало на байки и всадников в бекешах.
Африканец не отвечает.
* * *
Один марсианский сол длится 24 часа 40 минут. На Марсе уже давным-давно не идут ливни. Летом на экваторе, на освещенной Солнцем стороне, господь сидит на рыжих песках и греет пятки. А зимней ночью при температуре минус восемьдесят градусов по Цельсию он разглядывает старые дагеротипы. Вот старика Архимеда зарубает мечом юнец