– А Раджеш в курсе? – Санджи обидчиво зыркает цыганскими глазами исподлобья. Федька вздыхает, хмурится, чешет затылок.
– Да ладно, – обещает он индусу, – приду, если дел не будет.
На Тарповке латиносы жгут костры в мусорных баках. На Литейщиков свисают с кровель метровые льдины. Африканец сосредоточен и хмур. Сегодня все решится. Жить или, к дьяволу, пропадать. Может быть, мы еще рванем через континент, на Алтайские горы. Пойдем по хребту, по конской тропе, через колючие заросли – воин, сменивший обрез на рюкзак, и банши с исцарапанными крапивой лодыжками. Так и не добравшись до вершины – ну ее к чертям, – воин опрокинет банши на лопатки. Здесь, на поросшем травой склоне, под звенящей жарой можно стянуть майки и все остальное, показать небесам снежное острогрудое тело, крепкую ложбинку позвоночника чресла, сплетенные пальцы, ключицы и ступни – все в капельках пота, исхлестанное метровой травой, искусанное прилипчивыми насекомыми, честно влекущее многотрудную жизнь, которую ты, господь, как ярмо, повесил. Можно делать детей среди этой травы, под соснами, не выпуская банши, пока не взмолится о пощаде, курить дурь, смотреть с высоты на крошечную деревушку в долине, да хоть лиловый чабрец собирать – какая, на хрен, разница. Главное, спуститься до темноты и не попасть под внезапный проливной дождь, что здесь, в горах, холоден, как воды Ледовитого океана. А может, то будут Гималайские горы или Мэйн Базар в пыльном Дели, этот крикливый, кишащий гудками, мусором и попрошайками муравейник. А еще лучше – туда, где снежные бедра банши покроются загаром и горячим песком. На берег Аравийского моря, весь усыпанный узкими рыбацкими лодками. Черные, просмоленные, они остаются на плаву десятилетиями, а то и дольше века. С рассветом выходят в море низкорослые смуглые добытчики барракуды, тунца, гропера, каранкса, устриц и лобстеров. У всех лоснящиеся ладони и пятки, выбеленные соленой волной. Их приучили к морской рыбалке колонизаторы-португальцы века назад. Тем они по сей день и живут, сбывая морских гадов и рыбу на местном рынке. Но все будет не то без этой реки, покрытой колючим льдом, без этих бесконечных промозглых ветреных сумерек. Он знает – от тоски по этим сумеркам не избавиться вовек, так и будешь жить – будто здоровенный шматок из души вырвали и зарыли где-то в снегах у залива, где у прибрежной линии застывшая свалка вспученного льда. Но достаточно помнить – когда осточертеет солнце и проклятый вечерний оглушающий стрекот из всех кустов, мы плюнем на все и вернемся на берега своей промерзшей Ост