то вроде колонии вируса. На континент словно наброшен невод – это сеть федеральных трасс и мелких дорог. Там, внизу, тащатся на своих доисторических баржах дальнобойщики и мчатся сверкающие в ночи цеппелины торговых компаний, длинные, что твои океанские танкеры. Яркие корабли в ночи среди оврагов и серых кустов – напоминание о том, что где
-то есть цивилизация, о которой и не вспоминаешь на трассе, и у этой цивилизации праздник вечного потребления, вечный Новый год – сегодня по календарю майя, завтра по древнеегипетскому, послезавтра по шумерскому, а там уж по григорианскому или юлианскому – один черт, мало ли календарей на этом свете… Проносятся бетонные опоры путепроводов, спящие деревни, объездные дороги, щебень да разбитый асфальт. Иной раз случается необъяснимое – и заброшенная объездная дорога в ядреных говнах ложится под колеса как ангельская гладь, а какой
-нибудь кусочек грунтовки оказывается федеральной трассой.
Позавчера в таких вот говнах на безлюдном шоссе он встретил пьяного вусмерть попа, облаченного в рясу и кепку рэпера. На белом минивэне его вынесло в кювет, и он, видать, только стараниями духа святого не врезался в дерево и не смял капот в гармошку – увяз в снегу и промерзших комьях грязи в пяти миллиметрах от ствола вяза. Сам поп сидел, понурив косматую голову, за рулем машины. А заметив периферическим зрением человека, вдруг вскинул бессмысленные, залитые по горло глаза и прогундел, дыхнув перегаром:
– Корабли плывут в Константинополь… далеко я, далеко заброшен, даже ближе кажется луна… едрить… – Это он ударился о дверцу, когда Федька Африканец его вытаскивал.
– Не трожь меня, константинополь. – Погрозил пальцем поп и, упав свиньей в снег на карачки, пополз в лес.
Пока усадил попа обратно, отобрав ключ зажигания и пристегнув ремнем к сиденью (пусть, на фиг, лучше сидит в машине, а как отстегнуться, поп, пожалуй, в таком состоянии и не сообразит), пока ездил за трактором в деревню, где пахло горьким дымом топящихся бань, пока ждал единственного на все село тракториста, который как назло ушел париться, пока тащился обратно, показывая трактору дорогу, пока вытягивали из говен белый минивэн – полдня прошло. Под проворачивающимися колесами растопился снег, комья почвы превратились в жидкое дерьмище. Наконец вытащили. И едва машина, изгвазданная по самые дверцы, всеми колесами встала на обледенелый асфальт, треснул выстрел – это трос порвался. Эх, везло попу. «Ну, а дальше сам», – кивнул Федор заблудшему пастырю, на лице которого пятнами Роршаха засохла грязь. С мировой печалью в глазах протрезвевший к тому времени поп спросил: «А ты, брат ты мой, сам