Выпутавшийся из коврового плена хозяин жилища прослеживает наши взгляды и вдруг начинает истерично вопить:
— Это для безопасности! Это моё! Это частная собственность!
— Вообще-то, господин Линдеманн, Вас пока никто ни о чём не спрашивал, — спокойно возражает Ландерс. За сегодняшний день я ещё не видела той волшебной улыбки, которая и делает его простецкое лицо особенным, и кажется, уже не увижу.
Ландерс опускается на пол, совершенно не обращая внимания на отползающего в сторону Олега, спесь с которого, кажется, сошла так же внезапно, как и напала на него. Полицай скрупулёзно ощупывает края ковра, пока, наконец, не обнаруживает две едва заметные дырочки по разным углам полотна. Становится ясно, что миниатюрные глазки камер были искусно замаскированы узором коврища, удачно затерявшись в психоделическом орнаменте и выполняя непонятную нам пока функцию.
— Похоже, господин Линдеманн, Вам тоже придётся проехать с нами в участок, — не поднимая глаз, всё ещё таращась на отверстия в пыльном тканом полотне, проговаривает Ландерс. — А завтра же утром я получу ордер на обыск Вашей квартиры.
Вот уже битый час томлюсь в полицейском участке. Нас с ребятами развели по разным комнаткам для допросов, но к самим допросам переходить не спешат — отделение на ушах. Насколько я успела понять, Ландерс желает во что бы то ни стало получить ордер на обыск Линдеманновской квартиры до момента, когда того придётся отпустить. Да, зверь тоже здесь. В одной из таких же крохотных комнаток, что и моя. По закону его имеют право держать здесь без предъявления обвинений всего сутки. А для того, чтобы выдвинуть хоть какие-то обвинения, Ландерсу нужны основания, и он планирует получить их в ходе обыска. Сейчас ночь, и судья не очень-то стремится вникать в ситуацию, просит подождать до утра, а время идёт. Пару раз Ландерс заглядывал ко мне — не говорил ничего, лишь принёс водички да проведал, как я здесь. На нём лица нет, видно, что он поставил на Линдеманна, и для него эта зацепка — единственный шанс дать ход заглохшему расследованию. Он боится не успеть, он опасается за свою репутацию. Все эти ошмётки информации доходят до меня через шныряющих туда-сюда офицеров: бродя из комнаты в комнату, наблюдая за нами, задержанными, они тихонько переговариваются друг с другом, а я жадно ловлю каждое их слово. Офицеры взволнованы: всё-таки, дело громкое, они устали, и ещё они не очень-то понимают, зачем здесь мы — семёрка молодых и бестолковых — что с нами делать и куда нас девать. По большому счёту, всем на нас наплевать, но отпустить они нас не могут — несмотря на щепетильность своего положения, Линдеманн, следуя из тех же офицерских перешёптываний, уже успел настрочить целую стопку заявлений и даже засвидетельствовать побои. Неужели он настолько наивный, что пытается таким образом повернуть ситуацию в свою пользу? Не думаю. Мелочный, он просто мелочный. И жалкий. Мне приятно так думать. И ещё я очень боюсь того, что же всё-таки полицаям удастся найти в его квартире. Какие скелеты под коврами? Тяжело вздыхаю и опускаю голову на сложенные у края стола руки. Я устала, и мне ещё придётся за многое ответить. Ожидание убивает.