Мы были безумцами и разговаривали только о чем-то неочевидном. А потом я заворачивал ее изумление в слои сексуальных сцен, и она быстро забывала о себе и обо мне. Наверное, она никогда не забывала о нем – и что, и что? Черт, какое мне до этого дело? Я любил ее. Я ее брал: не давая опомниться, заставая врасплох – или сладко и душно, изматывающе-медленно. Как и предназначалось мне, я действовал.
Иногда мне даже казалось, что она уже не знала, кого из нас действительно ждала и чего от каждого из нас ждала. Однажды встретила меня в лисьей шубе на голое тело – о, она могла продать что угодно, но не то умопомрачительное длинноворсовое воспоминание! Я опрокинул ее сразу, когда понял, что под шубой ничего нет – и, обняв длинные ноги в маленьких синяках тут и там (падала? он? что у них случилось?), приник к хищному цветку, пил и пил, пил ее и сдерживал, сколько мог, высвобожденного из джинсов. И она билась, а я держал ее, и, когда ее крик перешел в рык, резко вошел, и еще долго мог, и она была всмятку.
Она вообще была задумана как миг, а не время – я знаю, это больше, чем ускользающая красота, притягивало меня к ней. Я любил все, в чем она была уязвима. Ее колокольчиковый смех, переодевания за китайской ширмой, заказанной в незапамятные времена. Панели, обтянутые рисовой бумагой, которая кое-где прорвалась, – вероятно, еще при транспортировке; и на одной из панелей, я помню, была изображена огромная потускневшая бабочка, а на другой – спящий старик. Ничего этого сейчас в ее комнате не было.
Маленький человекомобиль его брата стоит под окном. Верх у него проломлен – в крыше дыра, приличной длины, кое-как затянутая тряпкой. Наверное, если ехать ночью, сквозь полотно просвечивают звезды. В остальном мобиль как мобиль. Если не знать, то и не поймешь, на каком он топливе. Оно не требует денег – только нервов. И это жесть, на самом деле, понимаю я, интроверт и дохляк.
Движение человекомобиля напрямую зависит от человеческих состояний. Его пассажиров. Его водителей. Он пожирает радость и ярость. Кураж или страх. Он едет исключительно на эмоциях тех, кто сядет в него.
Нам придется стать непривычно чуткими и неуместно открытыми, чтобы он вообще стронулся. Придется наконец услышать друг друга и то, что над нами летит, и проникать и вникать, чтобы только он набирал скорость. Теоретически она будет ограничена только предупредительными знаками на шоссе.
Если, конечно, наши чувства не ограничены.
И нам надо будет оторваться от страха, уйти. Если мы обессилим, вдруг выключимся, потеряем способность чувствовать остроту времени и событий, человекомобиль встанет на шоссе, и у нас сразу начнутся проблемы. Подзарядить наперед его невозможно. Нужно будет полностью быть в нем, здесь и сейчас. Естественные пофигисты и осознанные дзен-буддисты вообще не смогут использовать это новейшее транспортное средство. Видимо, брат Петя оказался слишком спокойным, если так легко избавился от этого сербского ноу-хау, которым лет пятнадцать назад была увлечена вся Европа. Не у всех покатило.