Промежуток (Кузнецова) - страница 43

Пожимает плечами.

– Ладно, бери. Не оставлять же им информацию? Но на цивилизацию не рассчитывай там. За свет никто не платил. Их отключили. Давай, живее, погнали.

– А как же… книги?

Голос уже подрагивает. Таблетки давно закончились, двигательные функции начали ослабевать. Пока просто укачивает при долгой ходьбе, а в перспективе полная неподвижность (тогда, вероятно, я и научусь понимать камни и мертвых).

– Нет. Я сказал: погнали.

– Да-а-арт?

– Ладно. Одну. Стихи Метафизика не бери (у меня с собой).

– Но ведь это… подарок.

– Как хочешь. – Передергивает плечами, точно пытаясь стряхнуть навалившуюся тень. – Пасту, лекарства, прокладки. – Слегка покраснел. – Ничего там не будет.

Я беру «Замок». Печальная серия «Библиотечка необитаемого острова». Прости, мой древесный, мой взрослый, прости. Из тебя я все же что-то помню наизусть, а проза, даже самая лучшая, не запоминается. Кафка – это на каждый день. Никогда не надоедает. А мой экземпляр сашисоколовской «Школы для дураков», надеюсь, сейчас читает мальчик Эм.

– Вынимай сим-карту.

– Да, уже.

– Одевайся.

– А ты, пожалуйста, не командуй.

Они нам врут. Поэзия никогда не воевала с прозой. Она ее любит, сливаясь вместе с ней в нечто совершенное, и это, я думаю, и пытался объяснить Платон. Поэзия каждого автора ищет свою идеальную прозу: и если первая – ущелье, то вторая – гора, и если первая – магнитная аномалия, то вторая – залежи железной/золотой/какой-нибудь руды.

Думаю, что и проза ищет свою поэзию и тоскует по ней. Литература – это же утраченное целое. Гермафродит.

Я брожу-брожу, ищу-ищу. Выхожу по утрам. Садовники меня не видят, им все равно – в пижаме я или в костюме от Prada. Они продолжают работу. Да и мне все равно.

Каждое утро, когда муж уезжает в Думу, я выхожу из дома в своей лиловой пижаме, в темных очках и бейсболке, покупаю фиалки у старушки, живущей при станции, и отправляюсь искать своего мальчика.

На ногах у меня не тапочки, нет – Мишины кроссовки. Я хочу хотя бы немного почувствовать себя моим сыном. Может быть, мне кажется, что в его кроссовках я вернее выйду на след.

Прислуга не останавливает меня.

Я подкупила их всех. Камеры в нашем доме отключены. Когда Павел вернется и будет рассеянно просматривать запись, примешивая коньяк к своему привычному контролю над нами, он увидит лишь мой обыкновенный день сурка – вернее, один из нескольких благополучных вариантов: чтение детективов на террасе, сборы в салон красоты, или фитнес-клуб, или в бассейн, или на встречу с подругами (у меня нет подруг), или на выставку модного художника; или спокойное общение с дочерью, помощь в решении одних и тех же задачек (он их не запоминает); или рассматривание журналов, консультация со стилистом; или урок итальянского, вышивка гладью и т. д. и т. п. Он не помнит, что все это уже было сто раз, что мои реплики давно отлакированы множеством житейских репетиций. Он не знает меня. Не знает, что во мне открылась безобразная бездна, которая с каждым днем только углубляется. Он старается быть умеренно-нежным ночью (когда не остается в клубе), утешает меня, рассказывает, что все отделения подняты на уши – но почему-то мне кажется, что это тоже театр (так же, как и записи моих дней). Я начала подозревать, что он все-таки что-то знает – но специально не говорит мне.