Влюбляются они ли на самом деле или просто ищут защиты у мужчин? Иногда мне кажется, что все влюбленные девушки и молодые женщины, юные белки, голубки, ласточки, трясогузки, стрекозы скапливаются на оборотной стороне мира, пытаясь перевесить его грубость. Именно в этот период на них нападают и пожирают их самки иные – хищные, зрелые и безразличные. Самцы, как подсказывает мой опыт, все-таки чаще пожирают самцов. На самок они охотятся не для еды.
Юные самки – легкая добыча. Но они способны на многое ради птенцов, ради самцов. Самцы не гибнут под сенью самочек в цвету. (О, эти свалки – мои читальные залы, мои университеты! Несколько страниц Пруста – и ты уже не так прост.) Лишенный людьми всех человеческих прав, мой человек с птичьей точки зрения никакой не преступник, а даже если бы это и было так, он имеет полное право на связь со своей возлюбленной. Во всех смыслах. Ведь это космическое право – и оно дано не людьми.
Я не знаю, действительно ли все в этом мире решают скорость и связь, но я, стремясь залатать прореху во вселенском гнезде, готов раствориться как голубь, мутируя в чистую скорость.
Я мог бы стать посредником между любящими, недостающим фрагментом неба, разорванного не ими. И это удалось бы мне куда быстрей, если бы тогда, когда он ездил к ней на велосипеде, у меня не началась моя жалкая ерунда с лапами (тогда пальцы сочились и укорачивались, сочились гноем и укорачивались, и один сгнил до основания), и я не отлеживался, экономя силы. Я тогда не полетел за ним, как делал всегда, когда он отправлялся в булочную или в парк. Это потом уже я осознал, что силы – нечто, идеально приспособленное для траты; лишь когда сил совсем уже не остается, прибывают свежие, точно запоздалый свет разорвавшихся прежде звезд. Я жалел тогда, что не узнал адрес девушки. Теперь остается ждать, когда, не боясь слежки, к дому чернокрылого приедет некто, не поверивший в смерть, объявленную во всех газетах. Друг. Вероятность равна нулю.
Но меня выручает случай. Мне удается проскользнуть в дверь подъезда, когда в нее втискивается неторопливая почтальонша с клетчатой сумкой на колесиках. Она поднимается на площадку между первым и вторым этажом, не спеша вынимает газеты, одна за другой, планомерно рассовывая их по щелям ящиков с номерами (я спокойно сижу на ступеньках лестницы, уходящей вверх). Пока подслеповатая женщина не доходит до числа 13. В скрюченных пальцах возникает письмо – и я узнаю почерк девушки на конверте. Сейчас письмо провалится в щель, и я уже ничего не сумею сделать. Не мешкая, я пикирую, напугав старушку, тюкаю клювом в сухую кисть, покрытую темными пятнами (конечно, легко), и заставляю пальцы разжаться; подхватываю письмо и под проклятья и оханья почтальонши вылетаю в раскрытую форточку между третьим и вторым этажом, в которую по вечерам курят подлётки, живущие в подъезде. Эврика, мне удалось!