Промежуток (Кузнецова) - страница 47

Гроб для меня принесли заранее – он стоял в сарае, пока я была/не была. Сколько это продолжалось, не помню. Но вот меня вымыли, переодели в праздник и положили в эту струганую люлю, в эту лодку. И мне стало весело. Связь со всеми существами и предметами, кажется, наконец окрепла настолько, что я чувствовала счастье принадлежности к этому миру – такого счастья не было у меня никогда. Все было таким прекрасным. Все было бесценным.

И вот сирень. Наш букет за ночь выпил, кажется, целый литр воды, но ему не хватило. Мама нашла его на обеденном столе на последнем издыхании (не могла вынести силы запаха у постели, впотьмах выносила его, осыпав цветками меня, – странно, что это описывается в русском одним и тем же словом). Теперь она пытается его спасти – с той же сосредоточенностью, что спасала и меня, и сбитую автомобилем собаку когда-то. А я думаю о том, что запах срезанных цветов – это их любовь к нам, в которой они отдают себя без остатка. Истекают запахом-любовью. А мы холодноваты – по разным извинительным причинам, но все же…

Я люблю цветы, но не так, не так, как они меня. Любила? Люблю? Люблю.

Со смертью, оказывается, ничего не отменяется. В комнате по-прежнему стоит вчера, и сегодня – это всего-навсего следующий кадр, который промелькнет незаметно. Уже промелькнул.

В том-то и дело, что пространство женщины, полное одуряющих, катастрофических цветов, и пространство мужчины, полное острых ножей и ржавых ножниц, – это одно и то же пространство.

И можно стать в нем, кем ты захочешь – сразу, уже сейчас: или женщиной, или мужчиной, или цветком, или ножом; и можно взять в руки ножницы, разрезать себя пополам, а потом сложиться, как ни в чем не бывало. И можно уйти в кольцо, в воздух. И можно остаться ржавчиной и молчать обо всем.

Я должен был найти девушку, которую любил чернокрылый и которую называл отскакивающим именем «Инга», сообщить ей о том, что он жив, и передать ему что-то от нее. Что-то, что помогло бы ему продержаться. Маленькую записку, прикрепленную к лапе. Должен. Но как это сделать? Я не знал ее адреса, а она не выделяла меня из группы анонимных голубей и, похоже, вообще из всего многообразия существ. Языки птиц были ей недоступны, как и другим людям.

Она не замечала меня – в том широком, победительном, сверкающем рекламными огнями и глянцевыми поверхностями городе, бликующем радостью и сочащемся страшными новостями, – гигантском городе, в котором мы обитали и сквозь который она ехала к нему и, войдя в квартиру, пахнущую одиночеством, упав ему в объятья, часами глядела во двор сквозь присыпанное пыльцой или забрызганное дождями стекло. А я был рядом с ними. С ним. Молодые самки удивительно ненаблюдательны. Юные голубки, стайка не выживаемых особей. Не выживают ни по-отдельности, ни вместе, когда теснятся и жмутся друг к другу.