И, пока они оба забираются в мобиль, я складываю крылья между полураскрытым пакетом и прохладной, выкатившейся из него бутылкой. Мы срываемся резко. Я чувствую: силы судьбы (так люди называют точные события) непреодолимо влекут нас. Девушка тихо смеется, теплый ветер то разглаживает, то сминает, то взбивает светлое полотно, которым затянута дыра наверху.
Мы летим, шоссе свободно, и я отстукиваю ритм по корочке багета, не раскрывая клюва и забыв подхватывать высекаемые крошки, и внутри меня все ускоряется:
то ли лето летало
то ли тело летально
то ли трут и растрата
то ли литература
то ли почерк предела
то ли всё запретили
то ли сытость рептилий
то ли жать до упора
то ли лети влеченье
то ли звука значенье
то ли сырости порох
то ли шрам то ли шорох
Я счастлив. Я почти понимаю, что со мной происходит. Я не могу никому это объяснить, я не могу повторить. Сейчас я даже немного похож на дроздового человека, которого так хочу сохранить. Я сейчас почти человеческий поэт, я поймал что-то на этом прекрасном и проклятом русском (слишком долго я живу рядом с его носителями). Об этом не знает никто, кроме бесконечного космоса. Это значит: об этом знает всё. Космос всё это слышал; странные звуки, смутные смыслы возникли из него и обратно ушли к нему. Ночь жирна. Мы летим все быстрей и быстрей, мы покидаем маленький городок, и я прошу лишь одного: только бы при выезде в поля нас не остановила сирена патруля.
Но по логике непреодолимой судьбы именно в это мгновенье из тьмы возникает мобиль со светящимися буквами «МВД» вместо шашечек, и сомлевшая было девушка вскрикивает, а парень, навалившись грудью на руль, жмет что есть силы. Плечи его так напряжены, что, кажется, он сейчас треснет и мутирует в кого-то иного. Самка кричит сквозь шум хлопающей на ветру тряпки:
– Дарт, ненавидь их сильней, ненавидь их – и мы оторвемся!
– Пропадите вы пропадом, суки!
– Пропадите пропадом, – тоненько вторит девушка.
– Гули-гули, – вспархиваю я на куль. – Ненависть быстро закончится. Эй, болваны! Думайте о другом!
– Дарт, с нами едет голубь, у него нет пальца, – то ли ужасается, то ли изумляется самка, обернувшись ко мне.
– Пусть! Не отвлекайся. Думай о нем. Я люблю тебя.
Девушка откидывается в кресле. Она слабеет. Скорость мобиля неуловимо, но все-таки падает.
– Недокрылки! Не исчезайте! Давайте орите свои человеческие стихи! Крылышкуйте золотописьмом, дураки!
– Он там бормочет что-то, – говорит самец. – Прислушайся: довольно ритмично.
– Мне плохо, ох. Мне плохо, милый. Я боюсь.
– Тебя укачивает? У нас есть вода (перегибается, вылавливает бутылку). Выпей воды, прошу тебя! Надо говорить! Пой, кричи