Однако вчера это были не просто палки.
Это были толстые палки, прикрепленные к движущимся коробкам, и они плевались настоящим огнем – как когда-то давно, когда город подвергался налетам чудовищ и быстрым разрушениям. Вчера вереница пестрых подошла слишком близко к стене, и на миг мне даже показалась, что плюющиеся огнем палки могут разрушить стену. Однако этого не произошло: ни один твердый фрагмент не выпал из стены.
Звуки, долетавшие снизу, были такие же разные, как яркие одежды падающих людей.
Я видел сверху белые плоские полотна, которые взрывались мелкими клочками, и другие, которые пропитывались красным и потом темнели под воздействием каких-то необъяснимых сил. Группы людей распадались, сами люди распадались на части и горели. Уцелевших выдергивали из месива и окружали группы пыльных из категории номер два, и вот потом-то их и вели за стену. Смеркалось, и вскоре алое и бурое уже казались чем-то одним. За ночь все, что было перед стеной, убрали, точно ничего не было.
За ночь настелили новый газон, и тот, кто оказался бы здесь лишь сегодня утром, вероятно, даже не заметил бы, что здесь произошло столько событий всего за день (правда, я не знаю, как все это с точки зрения муравьев).
Событие завершилось, состав людей внизу обновился, все это было слишком быстро и бестолково для меня, я почувствовал, что скоро во мне подойдут обещания новых возможных «я» – когда уйдет тепло, потом повалит снег, и после дождей настанет новое тепло. Я боялся этих перемен и держался за стену что было сил. Стена оставалась стеной. Она была всегда, как всегда было небо, которое я мог впитывать, сколько хотел. Солнце появлялось редко. Это небо чаще всего было пасмурным и давало суровость, прохладу и благодатную, всепроникающую сырость. Идеальные условия для жизни.
Я стараюсь устроиться основательней в сырых промежутках между чуть кривовато чередующимися фрагментами твердости.
Фрагментами вечной стены. Идеальные условия для произрастания мха.
Мои руки высохли и заскорузли. Грубая кожа растрескалась и шелушится под робой. Вся она, как сыпью, покрыта лопающимися почками. Внутри них что-то мягкое и нежно пахнущее. Это листья. Они пытаются встать, им мешает ткань. Предплечья раздвоились, растрои́лись, расчетверились. Гибким маленьким веткам пока удается вытягиваться вдоль больших, заканчивающихся пальцами, но коричневую робу пальцами-сучками уже не снять.
Я ощупываю голову. Под волосами крупные набухания – на макушке, над затылком и над висками. Нет, это уже не почки. Они слишком твердые, эти шишки. Скоро из них пробьются ростки и станут новыми ветками. У меня лихорадка. Нестерпимо хочется пить. Я тянусь к скупым лучам солнца, проникающим сквозь решетку. Воздух еще прохладен, в нем распылены крошечные капли (на то, чтобы открыть окно, потребовалось слишком много времени). Внутри меня гулкий, частый стук. Но, кажется, сердца уже нет. Там выемка, дупло (если приложить ветвящуюся кисть к груди, ткань сминается и все проваливается). Слева работает дятел.