Я превращаюсь в дерево. Какое? Я не очень силен в ботанике, в юности меня увлекала философия (особенно та, что была у нас запрещена). Скоро я буду просто деревом. Деревом вообще. Кажется, это не болезнь и не галлюцинация. Это просто реализация метафоры. В буквальном смысле. Метафора разворачивается в реальности и оборачивается метаморфозой. Возможно, это означает, что любая метафора изначально имеет вектор необратимости. Странно лишь то, что со мной все это произошло так поздно – а ведь я описал именно эту метаморфозу лет двадцать назад (поэты еще не были гонимы). Порода дерева тогда, в том раннем стихотворении осталась не проясненной, впрочем, как и виды птиц и животных (когда текст пошел, я видел только промельки быстрых фигур):
Я вижу, как темное дерево медленно движется через меня
и в кончиках пальцев шевелятся тонкие ветки.
И это виденье настолько сильнее реальности, что понять,
как выглядит тело, не могут тягучие веки.
Внутри меня мох и смолистая древесина. Земная кора
готова к любым превращеньям, но мы замечаем
обычно лишь то, что поблизости – кромку двора
и мертвые вещи, что тайно живут за плечами.
Быть может, все то, что приснилось, могло прорасти
наружу; быть может, слова существуют – как звери,
как зерна в земле, точно люди в смятенъи и птицы в пути.
А их пустота – тоже выбор и зренья, и веры.
Этот текст, случившийся со мной так давно, по неизвестным причинам активировался только сейчас и оказался тестом. Жесткой проверкой того, насколько для меня не пусты возникающие во тьме слова. То, что происходит со мной, похоже на буквальное «оплотнение» произнесенного. Но почему именно здесь? Именно этот текст?
Я не знаю. Могу только предположить, что я стал участником (центром?) какого-то спонтанного космического эксперимента.
Мне выпал этот ужас и эта честь.
Результат – доказательство рискованности наших занятий, подлинной власти захватывающей сознание метафоры, того, что она – закон реальности. Подозревали ли мы об этом, были ли готовы – мои друзья и я – к такой необратимости? Может быть, и да. Пожалуй, да.
Получается, что наши гонители по-своему правы?
Нет, нет, убийцы – никогда.
Но поэт должен отвечать за тяжесть своих слов. Я должен. Странно лишь то, что возможность радикального ответа совпала с тюремным заключением. Точно космическая и конкретно-социальная ответственность разрешаются во что-то одно, хотя они так различны. Бесконечность – и законы чужой игры? Но не бывает ли так, что и фейк ловко имитирует подлинник, и на тех, кто не чувствует разницы, подделка оказывает тот же эффект, что и оригинал?