День почти прошел, но наш голубь еще не вернулся. Я нервничал, стараясь скрыть это от Инги. Пока она осматривала дом в поисках полезных для нас вещей, я решил сварить чечевицу. Отварная чечевица с каплей оливкового масла и травами – прекрасное, сытное блюдо.
Я должен кормить Ингу. Я чувствую себя ответственным за ее здоровье и жизнь. Мы должны быть в форме и начеку. Я понимал, что в деревне нам не удастся задержаться надолго (я чувствовал, что везде – в городе и области – идут обыски и облавы). Это – временная передышка, плацдарм для первой попытки проникнуть к Метафизику, которая, скорее всего, окажется неудачной, – а потом надо будет уходить в леса и готовить там новую попытку. Я бы спрятал Ингу в лесу уже сейчас, я так боюсь за нее. Я отправлюсь на вылазку один. Но мы должны дождаться нашего связного, какой бы эфемерной ни казалась надежда.
Под окном пробежала собака.
В наступивших сумерках она теплилась, почти светилась. Молочно-белая, лохматая, худая, с черной подпалиной на боку. Она казалась спокойной – значит, нас приняла, а других приезжих здесь пока что нет. Инга выглянула в окно: «Дарт, давай ее покормим, а? Может быть, здесь есть тушенка?»
Собака остановилась, подошла к крыльцу (лапы по деревянному полу веранды стук-стук), деликатно поскреблась в дверь, что-то пробормотала. Действительно, издаваемые ею звуки не были ни сдержанным рычаньем, ни тихим скулежом, а напоминали несколько слов, сказанных неразборчиво сиплым голосом пожилого человека. Может быть, она имитировала голос хозяина – но где он сейчас? Я впустил собаку, она встряхнулась на коврике и, как воспитанный гость, несколько раз провела подушечкой каждой лапы по ворсистой поверхности. Мы удивленно переглянулись.
На кухне она тоже вела себя воспитанно. Села у стула и ждала, пока я вскрою банку консервным ножом, а Инга найдет для нее удобную миску. Ела она аккуратно, не жадничая, но и не мешкая. Закончив, признательно посмотрела на Ингу (не на меня). Прошла в комнату, мы – за ней.
На подоконнике сидел наш голубь. Взъерошенный. Лапка обернута клочком бумаги. Бросились к нему. Инга дрожащими руками сняла записку. Я смотрел через плечо. Почерк Метафизика изменился. Записка выглядела телеграммой: «БАШНЯ ФАСАД ОКНО 13 ЭТАЖА (НИЖЕ СТЕНА БЕЗ ОКОН) ЛОСКУТ НА РЕШЕТКЕ ДЕРЖИСЬ ДАРТА ЯТЕБЛЮ».
Инга заплакала и поцеловала записку. Голубь перетаптывался на окне. Я сбегал на кухню и нашел для него пшена.
Никакой ревности я не чувствовал. Никакой боли. Только ускорение. Работы мозга, бега крови, движения всех своих сил. Во мне разгонялась готовность действовать. Я бы сделал что угодно, чтобы ей стало легче.