Ты что-нибудь понимаешь в мире людей? Конечно же, он не знал о занятиях сына. Похоже, так. Да и кто ему скажет? Поэзия для политиков – это табу. Для них она совпадает с анархией. Голубь, ты в курсе, что это такое?
Я фыркнул.
– Вижу, что отчасти в курсе, – Дарт рассмеялся совсем по-детски. – А я анархо-пацифист, брат. Я никого не хочу убивать. Комаров вот даже не бью, а сдуваю. Ты питаешься комарами, а? Но мне придется драться, дружище голубь, чтобы спасти твоего хозяина.
Я попытался ему возразить.
– Ну, прости. Не хозяина. Твоего лучшего друга. Мне придется! И, возможно, даже кого-то убить. О Космос! Я не хочу никому причинять боль. Ты думаешь, голубь, что у меня бицепсы, и значит, я с легкостью даю в морду налево и направо? Но мне придется.
Дарт опустил голову.
– Но что это я. Ты вот это послушай:
не могу говорить
не моё
я свидетель от немоты
представитель весьма многочисленных
не замеченных раньше меньшинств
я дитя долевой пустоты
от союза людей и машин
из партии нервных и мертвых
клеток в ретортах
Я взлетел под раздуваемую ветром тряпку в нашем потолке и захлопотал, захлопал:
– Неужели он еще птенец, Дарт?! Я не могу поверить! Это очень круто!
– Да погоди ты ворковать, – усмехнулся Дарт. – Я понял, что тебе нравится. Дальше еще сильнее:
я молчу
не щадите меня
как подкладочный катышек дня
закатившийся за острова
не заправленных светом подушек
в грубой складке вневременной
я молчу
говорите со мной
голова моя грецкий орех
под ступней
Я сел к нему на плечо и заглянул в лицо. Плечо подрагивало. Лицо было сухим и неподвижным, как камень, а плечо дрожало. Я впервые видел такое. Дарт напряженно смотрел на дорогу. Я взглянул на спидометр. Там было 200.
Скорость держалась долго. Потом постепенно начала падать. 180, 160, 130. Когда дошла до ста, он вышел из забытья.
– Этот мальчик, скорее всего, был вчера на демонстрации. А я там не был!
– Ты оберегал самку, гурр-гурр. Ты тоже прав.
– Гур-гур, говоришь? Успокаиваешь? Его ведь могли арестовать, бросить в кутузку.
За ними не заржавеет. Я должен был держать с ним связь! Ведь это я втравил его во все это. Он прогуливал своих проплаченных предками репетиторов. Он был с нами! В него кучу бабок вбухали. Готовили, так сказать, успешное будущее. А что сделал для него я? Вот только косуху свою подарил. Я должен был держать с ним связь! Ведь он совсем мальчик. Какое к черту будущее, конечно…
– Э, гули-гули. Не унывай, брат, – я пытался как-то его поддержать. – Космос любит его. Он потрясающе талантлив, да перед ним весь космос открыт.
– Сам ты гули-гули. Скорость у нас упала.