– Где ты? – крикнул я.
В лесу было тихо, лишь птицы щебетали в кронах деревьев. Я встревожился. Возможно, Рафаэль снова застыл где-то. Я решил отправиться на его поиски, как вдруг заметил записку под лампой. В ней Рафаэль описал, как добраться до деревни охотников и что сказать на кечуанском – местные жители не говорили на испанском. Он ушел в лес без меня.
Он оставил лампу не для того, чтобы я видел путь, а для того, чтобы я не видел мелкие огоньки. Я сделал то, что запрещают делать все часовщики: повернул заводную головку, чтобы пружина распрямилась слишком быстро и остановилась. Затем я убрал лампу под сюртук, чтобы заглушить остатки света. На мгновенье стало темно, и я закрыл глаза. Когда я открыл их вновь, небо окрасилось в ярко-синий цвет, и в деревьях за рекой появился мягкий след в пыльце. Рафаэль ушел не в Бедлам, а на восток, за поворот реки. Хотя пыльца почти угасла, она освещала маркайюк с кладбища, стоявшую на берегу реки и смотревшую на меня. Царапины на моей руки обожгло болью, когда я заметил ее.
– Рафаэль! – крикнул я. Я по-прежнему видел, где заканчивался его след в пыльце. Он не мог уйти далеко. – Куда ты идешь?
Рафаэль слишком ослаб, чтобы крикнуть в ответ, поэтому он вывел буквы в пыльце – медленно, чтобы они не расплылись в воздухе.
«Домой».
Я посмотрел на восток, отчасти думая, что увижу огни деревни, но их не было. Пока мы шли по лесу, Рафаэль все время уводил нас в сторону. Я вспомнил пустую комнату на чердаке в церкви, сложенные вещи. Он не собирался возвращаться в Бедлам.
– Хорошо, и как далеко ты сможешь пройти в таком состоянии? Подожди меня, я пойду с тобой.
«Ты не можешь». Рафаэль нарисовал стрелу под буквами, которая показывала на маркайюк.
– Ты ничего не видишь. Что произойдет, если ты окажешься в месте, где нет пыльцы?
«Недалеко».
– Боже, конечно, далеко!
Рафаэль не ответил, и пыльца угасла. Вскоре буквы, которые он нарисовал в воздухе, превратились в свое подобие. Я смотрел на них слишком долго, и вскоре они слились в пятно. Кровь по-прежнему стучала в висках. Мне пришлось застыть на месте, чтобы все обдумать и не поддаться желанию броситься за Рафаэлем. В лесу позади меня кричали и завывали звери – гораздо громче, чем в хвойном лесу. Наконец я снова завел лампу и привязал ее к руке. Я начал собирать доски из хлопкового дерева, которые не использовал для черенков. Они были ровными, хотя и грубыми – я отколол их маленьким топориком, а не распилил должным образом, – и у меня как раз хватало веревки, чтобы связать их. Она была свита из мягкой шерсти альпаки, но хорошо натерта воском. Когда плот был готов, он вряд ли выдержал бы вес взрослого человека, но это не имело значения, поскольку маркайюк об этом не знала. Мне пришлось поискать ветвь моего роста. Наконец, я нашел одну, сделал из нее нечто похожее на мачту – казалось, это заняло несколько часов, – и установил на плоту. Наконец, ожидая увидеть рассвет в любую секунду, хотя мои часы показывали, что прошел всего час, я выбросил из сумки все кроме еды и одежды и сложил туда связанные вместе черенки. Мне не хотелось оставлять обсидиановую бритву, которую мне дал Рафаэль, и еще больше – горстку вещей Клема, которые я собирался отдать Минне. Но в сумке не было места, и что-то в моей голове переключилось на образ мышления бродяги, который приобретаешь в долгих путешествиях. Ненужные вещи перестали казаться важными.