Другой отставной офицер (тоже настоящий, участник обороны Севастополя) стал птицей более высокого полета – и иностранными языками владел, и светский лоск сохранил. Частенько заявлялся в гости к знакомым, заводил остроумные, интересные беседы – а потом не особенно и тонко напоминал о своем бедственном положении и грошовой пенсии. Делал это так изящно, что хозяева давали небольшую денежку. Поскольку продолжалось это регулярно, через несколько лет богатые знакомые, чтобы отвязаться, сами стали посылать ему мелкие суммы на манер пенсии… В общем, жизнь удалась.
Иные отставнички в офицерских чинах не просто занимались уличным попрошайничеством – вели себя при этом крайне нагло. Один такой, получив от сердобольной дамы две копейки, форменным образом на нее напустился, крича, что он – штабс-капитан, императорский офицер и принимать меньше двугривенного для него унизительно (двугривенный, если кто запамятовал, – двадцать копеек, по ценам того времени вполне достаточно, чтобы хлопнуть в недорогом трактире пару чарок и закусить).
Другой (тоже штабс-капитан) пристал к газетному репортеру, назойливо требуя на бутылку. А когда тот, тертый питерский житель, отказал, процедил с угрозой:
– Не хочешь подать бедному благородному человеку, так в другой раз можно и пальто содрать!
Вполне возможно, будь дело в темноте и в отсутствие свидетелей, мог и в самом деле содрать…
Прижилась среди уличных попрошаек и самая настоящая генеральская дочка, щеголявшая чуть ли не в лохмотьях. Ее не раз задерживала полиция, побывала она и у мирового судьи (мировые судьи рассматривали всевозможную «мелочовку»), но всякий раз вновь обнаруживалась на улице пристающей к прохожим. Когда судья спросил, почему она не обратится за помощью к родственникам (папа-генерал был жив-здоров и не бедствовал, да и другой небедной родни имелось немало), девица, не задумываясь, ответила, что ей мешает гордость. Такая вот была интересная зверюшка: гордость ей мешала обратиться к родным, но не мешала попрошайничать на улицах. То ли очередная клиника, то ли девушке (как впоследствии хиппи) нравился именно такой образ жизни.
В немалом количестве разъезжали и мнимые «погорельцы» – причем концы оглобель их телег или саней были изрядно опалены огнем: вот, дескать, только и успели, что коняшку вывести да телегу из огня выдернуть… Со временем народ эту фишку просек, но многие чувствительные души продолжали подавать…
Особая статья – мнимые «монахи» и «монашенки». Одни без особых затей собирали пожертвования на «обитель», другие, гораздо более изобретательные, подобно своим средневековым предшественникам-западноевропейцам, торговали всевозможным фальшаком: тут вам не только пузырьки с «водой из Иордана» (раздобытой, понятно, в ближайшем водопроводе), но и гвозди и щепки от Креста Господня и тому подобные «реликвии», якобы самолично привезенные из Иерусалима (перьями из крыльев ангелов, в отличие от средневековых европейцев, все же не торговали, знали меру). Самое смешное, что этот товар и в самом деле имел нешуточный спрос – в основном среди небогатого купечества, у людей набожных, но простодушных.