Пошли дальше по главной улице, Йоса непоколебимый, Йоса как автомат, Йоса немой. Прямая, как рельсы, улица перешла в мост через реку Сумида. Йоса привел Гильберта на берег. Черная вода, тень арки моста, совершенно гладкая поверхность, как гранитный пол в банке.
Здесь Басё со спутниками сошел на берег, кратко объяснил Йоса. Первый этап пути они преодолели на лодке. Вот место, где они пришвартовались. Место, Гильберт заметил это сразу, как будто специально придумано для замысла Йосы. Неподвижная вода — что ни брось в нее, она тут же снова станет неподвижной и скроет в своей равнодушной гладкости все, что бы ни произошло. Они, опираясь на перила, рассматривали воду. Опоры моста отражались в ней, с белыми и бирюзовыми штрихами, странно детские пастельные тона, какие часто встретишь в очагах социальной напряженности — клиниках, домах престарелых, приютах, — такими цветами пытаются сгладить невысказанные катастрофы. Мятного цвета опоры уходили в глубину, красные буйки поднимались из воды, как потерянные головы, пестрые распорки перекрещивались, образуя силуэт не то пластиковой игрушки, не то мороженого. Сверху, как американские горки, вздымались стальные сводчатые конструкции моста.
Гильберт повернулся, хотел идти. Только теперь он увидел Басё. Басё как живого, как будто объемное граффити на стене набережной, Басё как рисунок кистью в манере эпохи Эдо; Басё и его спутник поднимаются на берег и отправляются на поиски ночлега, чтобы завершить этот день.
Гильберт представлял себе Басё несколько импозантнее. То, что он увидел, его немного отрезвило. Щуплая, сгорбленная фигурка, с огромной шапкой паломника на голове, через плечо перекинут ремень пилигримской сумки, опирается на посох странника, что-то вроде костыля. Басё, как и следующий за ним спутник, еще более согбенный, почти ползет по земле. Он повернул голову к смотрящим. Лица его не разобрать.
Йоса едва заметно кивнул, пропустил Гильберта вперед, они спустились по ступеням на набережную. Что теперь, спросил Йоса. Спросил безмолвно. Он никогда бы не осмелился обронить подобный вопрос, выражающий известную нерешительность или даже недовольство, и тем самым, очевидно, поставить под сомнение волеизъявление Гильберта, но его прямая осанка немного сдала, его тело едва заметно осело, он с намеком поворачивался в разные стороны, как будто не знал, куда податься, — одним словом, выражал явное нетерпение.
А теперь, объявил Гильберт, каждый из нас сочинит краткое стихотворение. Йоса ошеломленно кивнул. Нам нужен стол, выговорил он. Чтобы писать. Они зашли в маленькое кафе рядом с почтой и съели по порции супа с лапшой. Йоса выглядел смущенным. Он выловил из миски кусочки овощей и мяса, втянул лапшу, выпил бульон, действовал на редкость скованно, как будто он вовсе ничего этого не делал. Наконец они закончили с едой. Йоса склонил голову и прошептал в стол какую-то фразу. Гильберт уловил только невнятное бормотание. Он не выносил, когда его студенты шептали что-то себе под нос, вместо того чтобы высказаться открыто. Имеешь что сказать — говори, не мямли, все равно придется за свои слова отвечать. Гильберт постарался не давить на Йосу, постарался, как он требовал от самого себя в университете, быть доброжелательным и терпеливым, попросил повторить сказанное еще раз громко и четко. Йоса весь сжался, съежился, скукожился, и в его голосе не прибавилось никакой сколько-нибудь заметной громкости. Места Басё в регионе Токио, произнес Йоса еле слышно, больше не годятся. Они больше ничем не примечательны, современность прошлась по ним безжалостно и разрушила их обаяние.