Сендай не был местом скорби. Сендай был ни при чем. Путеводители не придавали ему никакого значения, оттого и туристы туда почти не заезжали. Если ты побывал в Токио — это ого-го, это круто, это повышает твой рейтинг путешественника в глазах европейцев. А Сендай, что Сендай? Сюда только по делам приезжают, по необходимости, по семейным обстоятельствам, проездом. Однако же Токио оставил Гильберта совершенно равнодушным. Он вообще не вздрагивал от слова «Токио», к маршруту Токио — Париж — Нью-Йорк он был холоден, никогда никакие амбиции не гнали его из Германии в этом направлении. А вот Сендай — ничего не говорящие фотографии из интернета, серые высотки, что могли бы с тем же успехом оказаться и в Калькутте, Детройте или Владивостоке. Вот именно серая безликость Сендая и притягивала Гильберта какой-то магической силой к этому городу.
Как будто в таком месте, как Сендай, еще что-то можно открыть, пережить что-то новое в этой стране, тысячелетиями исхоженной поэтами, насквозь изученной и описанной, в этом палимпсесте из поклонения и традиции, этих окаменевших видах и запыленных камнях, этом вечном повторении одного и того же!
Гильберту нравился Сендай, хотя он видел в этом городе только вокзал. Вероятно, ему следовало бы остановиться в Сендае на некоторое время, в маленьком депрессивном отеле среди парковок, однотипных зданий, вечного потока транспорта. Сырой бетон, тошнотворные соленые сливы, нервные животные, которым даже негде порыться, потому что в этой стране, помешанной на порядке и чистоте, и помойки-то толком не найти. Ему понравился Сендай, это был упрямый предрассудок, который не отпускал его во время всего путешествия.
Гильберт много раз прошелся по ослепительному залу, проверил все магазинчики, заглянул в каждое кафе и бистро. Но даже если бы Йоса решил вдруг что-нибудь купить, что-нибудь на бегу перехватить поесть, даже если бы помчался в туалет, они давно бы уже встретились. Гильберт недоумевал, как они умудрились потеряться на этом вокзале.
Он метался по залам и коридорам, как в аэропорту. Наконец, вышел к нужному перрону. Платформа была полна народа, час пик. Йосы — ни следа. На табло мигали пункты назначения на японском и английском, мигали кроваво-красным на черном фоне, как будто конечный пункт назначения — такая же загадка, как синтоистское божество.
Японцы выстроились в очереди позади ограничительной линии. На полу белым цветом были очерчены слегка изогнутые линии для очередей. Каждый следовал этим линиям с почти мучительной точностью; подъехал поезд, вагоны остановились ровно на предписанном высчитанном месте, двери открылись в промежутках между очередями — дисциплинированная высадка, упорядоченная посадка, механический автоматизированный процесс, никаких эмоций, никакой толчеи, никаких беспорядков.