Потеряв надежду на ответ, Дайм решился даже связаться с Бастерхази, ведь прозеркалить ему вышло даже из Хмирны.
Это было огромной ошибкой.
Вообще вспоминать о нем было ошибкой.
Дайм совершенно не был готов к той боли, которая на него обрушилась.
Все то, что он испытал на эшафоте, когда кнут рвал его плоть, лишая дара вместе с кровью. Все то отчаяние, тот страх и беспомощность — только в концентрированном, выдержанном виде. Экстракт. Настоянный на предательстве и, чтобы было самым невыносимым — на мучительно-сладком, сумасшедшем удовольствии, в которое превращал его боль темный шер Бастерхази.
Одна лишь мысль о темном шере вызывала всю гамму чувств. А чтобы мало не показалось, тут же вылезали стигматы. Сорок шесть рваных ран от кнута.
Поэтому Дайм запретил себе даже намек на мысль: поговорить с Бастерхази.
И поэтому он никогда, никогда не вспоминал, что же видел во сне. С кем ему было хорошо. С кем его душа пела, и мир казался прекрасным и совершенным, и даже самый пасмурный день сиял…
Никогда раньше Дайм не испытывал такого настойчивого желания уснуть пораньше и проснуться попозже. Глупо, конечно. Бегство в грезы никогда и никого не делало счастливым по-настоящему. Но искушение, Хиссово искушение, манящее то сине-лиловыми всполохами грозы, то ало-золотыми языками пламени, всегда было где-то рядом. Только руку протяни.
И чем больше хотелось уснуть и не просыпаться, тем упорнее Дайм заставлял себя вытаскивать крупицы болезненных воспоминаний, рассматривать их, принимать как есть — и лишать силы. А заодно восстанавливать аналитическую память о темном шере. Буквально латать дыры в собственном разуме. Есть плюсы в том, чтобы быть дипломированным менталистом. А уж как Дайм был благодарен шеру Майнеру, у которого четыре года проходил углубленный спецкурс психокоррекции! Применять все это на себе было несравненно сложнее, чем на ком-то другом, но главное, что получалось. Сейчас уже Дайм мог думать о Бастерхази минуту с четвертью, прежде чем в глазах потемнеет от боли.
Вот и сейчас — он даже произнес его имя. Вслух.
— Роне, — шепнул Дайм в звездное небо, и теплый ветер, пахнущий лавандой и совсем чуть раскаленным металлом и дымом, шепнул в ответ:
«Мой светлый шер».
Минута. Все, хватит. Минута почти удовольствия. Может быть, ее хватит, чтобы написать темному шеру и отправить письмо?
Дайм расслабился, пропуская волну боли через себя, и пропел умну отрешения:
— Ум-м-м насон-н-н-н…
Скручивающая мышцы и нервы судорога отступила. Недалеко и ненадолго, но это неважно. Завтра он будет в Метрополии. И либо все его проблемы и метания закончатся вместе с жизнью, либо он найдет шера Майнера и выпросит хотя бы один сеанс психокоррекции. Пусть не вылечить боль, но хотя бы облегчить.