— Надеюсь, что нет ничего предосудительного для хорошей еврейки принять приглашение от иностранца… не еврея.
— Тебе уже пора понять, что на многие вещи я смотрю достаточно открыто. Не думаешь ли ты, что я хочу стать рожающей машиной для какого-то ортодоксального еврея… Это первое. А второе — почему ты подчеркиваешь мою этничность? Разве ты видишь во мне что-то еврейское, особенное?..
— Совсем не вижу… извини. Я из Парижа, а там после дела Дрейфуса… А потом у вас в салоне столько разговоров про Теодора Херцля, Сион, антисемитизм…
— Ну, это наши корни… А ты, я вижу, пытаешься забыть, откуда ты…
— Откровенно говоря — да. Я обожаю Европу — здесь прогресс, а там у нас — темнота…
— Европу я тоже люблю и полностью ощущаю себя австрийкой, но корни забывать все же не следует… Видишь ли, мы всегда для австрийцев, да и для французов останемся людьми иного происхождения. Я — еврейка, а ты — мусульманин из России… даже не из Кавказа… ты для них может даже больше русский, чем кто-то еще.
— Тогда как насчет встречи двух не совсем правильных душ в Вене в кафе или ресторане?..
— Не в кафе… тем более, не в ресторане.
Фрейда уже на первом свидании решила ошарашить Али своей открытостью — она повела его в мастерскую к Густаву Климту, намереваясь позировать художнику голой, но Али об этом не сказала. Его рабочая студия находилась на задворках небольшого дома на Йозефштатдер. В студии находилась Адель и еще один молодой человек, которого Климт представил, как начинающего художника — Эгон Шилле.
В то время, как Али был немного одурманен запахом масляных красок от многочисленных тюбиков, его зрение было приковано к очень откровенной картине женской наготы — наготы натуральной и даже, как показалось Али, безобразной. Впрочем, Али и в этот раз решил, что не будет судить о картинах вслух.
— Вам нравится? — спросил Климт у Али.
— Интересно…
— Значит, нет… А вот я решил поддержать молодого художника, купил эту картину.
— Я бы тоже купил, — сказал Али. «Раз Климту нравится, значит надо брать», — подумал он.
Глаза у Эгона Шилле заблестели, но только на мгновение. Казалось, его печальное лицо было выбито скульптором, и ничто не могло его изменить. К нему в это время подошла Фрейда и бросила:
— Могу быть твоей моделью… без одежды…
Али занервничал — он к такому повороту событий был не готов. Но Эгон Шилле ответил:
— Извините, дорогая, но вы мне не подходите…
— Да?
— Слишком красивая и правильная… мне нужны другие женщины. Вот если мог бы я пригласить первую попавшуюся женщину с улицы, желательно немолодую…
— Это вот новое искусство… — осторожно бросил Али. Изображениями куртизанок, пьяных рабочих и прочих представителей низов его было не удивить. Французские импрессионисты рисовали их вдоволь. Но при этом женщины были всё же моделями, и никто не смаковал так не самые привлекательные детали человеческого тела. Но тема разговора сменилась: