«Была не была», — думает Мохов и, улыбнувшись, тоже тянется к кисету. Сидорчук понимающе усмехается.
— Эх, родина-смородина, — бормочет Авдеев, выдыхая едкий дым. — А вы, ребята, взаправду кумовья, что ли?
— Так, — отвечает Сидорчук. — Іван у мене дитину хрестив.
Сидорчук, балагур и весельчак, в последние дни сам не свой, больше молчит, думает о своём.
— Так вы из одной деревни будете?
Сидорчук кивает, закашливается.
— Ми з Черкас… Разом до школи ходили, разом у колгоспi працювали… Та й одружувалися майже одночасно… Нiмцiв бити разом пiшли…
— Ничего, мы им ещё дадим… — чуть громче говорит Авдеев, оглядываясь на остальных бойцов, словно ища поддержки. — Правда, Пашка?
— Мы им ещё покажем, — соглашается Мохов. — Мы их ещё до самого Берлина гнать будем… А потом вернёмся, как заживём! Первым делом Ваську женим!
И он хлопает Авдеева по плечу.
— А ти, хлопче, не одружений? — спрашивает Сидорчук у Авдеева.
— Нет, мне ещё такая не встретилась, — отвечает Василий.
— Приїжджай до нас, знайдемо тобі гарну дівчину.
— А что кум твой, аль язык со страху проглотил?
Иван хмурится, плевком гасит окурок.
— А що даремно говорити? Завели тут… Заживемо… Приїжджай… Нас усіх вб’ють вранці… — язвительно шипит он.
Едва завязавшийся разговор сходит на нет.
Замолкают. Тишина действует угнетающе.
— Беріть, хлопці, тютюн, — вполголоса предлагает Сидорчук.
Никто не откликается.
— Мужики, да чего вы пригорюнились? — Мохов переходит на громкий шёпот. — Это война! А мы кровью поклялись — бить фашистов до последнего вздоха! На могилах наших товарищей поклялись! И не время сейчас раскисать!
— Правильно, Пашка! — раздаётся из темноты.
— А то совсем уж… Как бабы…
После паузы он продолжает:
— Ладно, чего уж… Пойду я, Лёньку сменить давно пора.
— Я пiду, — вызывается Сидорчук.
Он кряхтит, отдаёт Мохову кисет, берёт винтовку и, согнувшись, уходит во тьму. Через минуту появляется худощавый паренёк лет восемнадцати, прислонив винтовку и запахнувшись в шинель, приседает к товарищам.
— Ты, Иван, эти настроения брось, — зло говорит Авдеев. — Тут не дураки сидят. Все всё понимают…
— Погоди, Авдей, — из темноты приближается красноармеец Тэюттин. — Дай я скажу. Всем скажу, — говорит он чуть громче, приглашая подсесть ближе. — Важное скажу.
Когда все придвигаются к нему, Тэюттин тихо произносит:
— Когда к тебе приходит смерть, ей в лицо смеяться надо. Так у нас делают. Отец моего деда так умирал. Мне дед говорил. Он совсем маленький был, на берегу стоял. Всё сам видел. Большая льдина откололась и далеко в море ушла. Там отец моего деда был и другие охотники…