Свенгельд продвинулся к ней и крепко взял под локоть. Ельга бегло оглянулась. За братом она увидела лица его старших оружников – Асмунда, Ольгера, Торгута, Ислейва, Радвальда. Все они выглядели сосредоточенными, в застывших лицах угадывалась тайная непримиримость. Ее потеря была их потерей тоже. И Ельга глубоко вздохнула, чувствуя, что тяжелый камень на груди немного сдвинулся. Она держала его не одна.
Звонец подошел к Прекрасе с кувшином и налил меда в подставленную чашу. Она повернулась к Ингеру.
– Прими, господин! – он волнения она забыла, что надо сказать, но за неистовым шумом в гриднице даже сам Ингер не расслышал ее слов. И она продолжала, зная, что обращается лишь к судьбе – единственной, кто ее слышит: – Будь жив… сколько напрядено, будь славен вовек, и да не разлучат нас боги ни в жизни, ни в смерти!
Ингер сделал шаг с престола, принял у нее чашу, отпил, потом поставил. Взял Прекрасу за руку, возвел на три ступени, поставил перед сидением и повернул лицом к гриднице. Ни один из них не находил слов, стоя перед морем взволнованных, радостно кричащих лиц. Толпа придвинулась – но совсем не так, как четыре года назад, после бесславного возвращения князя от греков. Теперь все эти люди, кияне, холмгородцы, варяги и прочие разделяли с ними радость этого дня. Семь лет Прекраса, которую Ингер впервые увидел девушкой в грубой сорочке, шла к этому дню, и вот наконец стол киевский ее принял.
Ингер притянул ее к себе, поцеловал, как жених впервые целует невесту, и они опустились на шелковые подушки сидений, не разнимая рук. Святка, поднятый кормилицей, с воплем тянул к ним ручки; Ингер знаком велел подать ему сына и посадил к себе на колени. И так они сидели в буре приветственных криков, как семья самого солнца на небесном престоле; миг этот подвел итог их прошлой борьбе и заложил основы будущей славы. Вот так, все втроем, они будут вписаны в договор с греческими цесарями, так они войдут в тысячелетние предания своей державы.
Ельга-Поляница опустила взгляд и, подавшись назад, спиной наткнулась на Свена. Вдруг обнаружила, что не дышала, пока Прекраса всходила на стол ее матери. Стараясь овладеть собой, Ельга обернулась к брату и его людям. Губы ее дрогнули в попытке улыбнуться, но никто из них не ответил на эту неживую улыбку.
Перед ней, почти вплотную, было лицо Асмунда – бледное в пламени волос и бороды, сосредоточенное и полное тайной решимости. Они знали, что сегодня вынуждены уступить. Но не смирились с потерей и не отказались от борьбы.
Ельга-Поляница вновь повернулась к гриднице и широко, ясно улыбнулась толпе.