Взяв свою чашу, он поочередно чокнулся с каждым из расставленных по столу сосудов.
– Нидуд… Убба… Одда… Сигмунд… Адальбранд… Боргир… Хрейдар… Бьерн… Волегость… Хольти…
Выйдет или нет?
«Учитесь, недоумки! – прозвучал в мыслях голос Нидуда. – Йотунову прорву лет я торчу на этом драккаре, но хоть один из вас, пока был жив, хоть раз догадался предложить мне выпить?»
«Налетай, братья!» – позвал веселый голос Уббы.
«Но только смотрите, досмерти не ужритесь! – предостерег старый Сигмунд. – Эти клятые хюльдры[40] уже вырыли кость мертвеца, украли нитки из рубах девяти бесплодных жен, заново набрали всякой дряни от змей и летучих мышей, чтобы наводить порчу. Завтра ночью они пустят свои чары в дело, и нам придется вышвырнуть их вон».
«Ничего у них не выйдет! – с хохотом добавил молодой голос. – Мы ждем еще двоих, и если…»
Закончить он не успел: раздался шум потасовки, две кружки опрокинулись, темное пиво потекло по столу…
* * *
Свадебный пир в княжьей гриднице завершался. О том, сколько чего здесь было выпито и съедено, сколько подарков роздано и получено, сколь имениты и многочисленны были гости – Дубыня Ворон сложит целую песнь, когда протрезвеет. Но вот за оконцами, открытыми ради духоты в теплую ночь начала месяца кресеня, стемнело; веселые летние звезды таращили вниз яркие свои глаза, радуясь, что поспели хотя бы на окончание веселья.
А там внизу пылала своя заря земная – в гриднице горели факелы, отблески огня играли на узорном шелке нарядов, на серебряных шейных гривнах, женских ожерельях и подвесках, браслетах, перстнях, на серебряных, позолоченных чашах, усеявших стол так же густо, как снопы сжатое поле. Стоял гул: кто-то пел, кто-то рассказывал, двое гусляров перебирали струны, боярыни плясали и от изнеможения с хохотом падали в толпу зрителей.
Свенгельд встал и подошел к Ельге, сидевшей рядом с женихом во главе стола. Брат невесты, и без того первейшее лицо на свадьбе, а здесь к тому же заменявший ей отца, к концу дня был так пьян, что с трудом держался на ногах и пошатывался, а его лицо, обычно суровое, приобрело расслабленное выражение. Серые глаза смотрели с растерянностью и недоумением. Сорочку он уже снял от жары, и под расстегнутым до пояса кафтаном золотая воеводская гривна блестела на обнаженной груди.
Горячей рукой Свен взял Ельгу за руку, и она поднялась. Свен потянул ее вверх. Смеясь, Ельга подобрала подол красного платья, расшитого золотной тесьмой, и взобралась на скамью. Сидевшие ближе с хохотом стали раскидывать в стороны блюда, куски хлеба, чаши. Опираясь на плечо Свена – он хоть и пошатывался, но мог служить достаточно твердой опорой, – Ельга встала на стол. Гости, уже уставшие кричать, завопили снова. Вознесенная над гридницей, в красном платье, шитым золотом красным очельем, с моравскими золотыми подвесками – по три и четыре с каждой стороны, одна над другой, так что цепочки нижних спускались на плечи, румяная от духоты и возбуждения, она сияла, как заря. В последний раз посторонние люди могли полюбоваться ее косой – пышной, в руку толщиной, длиной ниже пояса, золотисто-медовой, будто сладкая молния.