От поля до бора, в зелену дубраву!
Ой рано-рано, в зелену дубраву!
– прямо ввинчивалось в голову, и Прекраса натянула покровец до маковки.
Она погружалась в сон, а белые пятна все носились вокруг…
Холодные капли упали ей на лицо, и она проснулась, сильно вздрогнув. В избе было темно и тихо. Ольсева ушла к себе домой, а Ингер еще не вернулся с гуляний. Дымница спала на полу возле печки, Прекраса слышала, как та похрапывает. При затворенных окнах воздух сгустился, казался плотным и душным. Изба была полна горьким, будоражащим запахом полыни – оберега от русалок, неизменной спутницы русалочьих дней. От него мутило. Прекраса хотела кликнуть кого-нибудь, чтобы выкинули полынь на двор и отодвинули заслонки, но боялась снова услышать смех.
Боль в животе вдруг усилилась, и Прекраса шепотом охнула. Пробрала сильная дрожь, так что зубы застучали. И потекло. Горячая влага заструилась между ног, намочила сорочку, настилальники, постельник…
– Дымница! – задыхаясь, закричала Прекраса, но ей казалось, она кричит совсем тихо, почти неслышно. – Проснись! Началось!
К счастью, старая повитуха, привыкшая ходить за роженицами и младенцами, спала чутко и слышала во сне малейший писк. Мигом подскочив, она в кромешной тьме направилась к столу, чтобы зажечь огонь.
– Тише, тише! – приговаривала она. – Макошь поможет…
В несколько ударов выбив искру, Дымница запалила от трута греческую восковую свечу. Прекраса, с упавшими длинными косами, сидела в постели, держась за живот, и морщилась от волн тянущей боли.
– Да… прогоните же их… жаба им в рот… – в отчаянии выдохнула она.
Сама темнота – не снаружи, а где-то внутри – визгливо смеялась, свистела, хохотала, кружилась чередой неясных пятен, и словно било по голове неотвязное:
Во зеленом боре тут русалке жити!
Ой раным-рано, тут русалке жити!
* * *
Уже стемнело, солнце подобрало свой багряный плащ и улеглось под дымно-серый покровец облаков, но у реки горели костры и раздавались голоса. В эти дни молодежь гуляет до утра, отдыхая и радуясь удачно сделанному важному делу – проводам русалок, и родители не ждут сынов и дочерей рано. Ельга-Поляница сидела у огня, будто Дева Улыба среди множества подвластных ей духов, – величественная, красивая, в красном платье и с золотыми моравскими привесками на шитом золотом очелье. Золотистая пышная коса спускалась по ее плечу и падала концом на траву, мерцая в свете огня, словно дремлющая молния. Вокруг Ельги разместились двенадцать лучших киевских невест – в нарядных плахтах, с венками, уже немного поблекшими за долгий вечер игрищ. Каждый год весной, на Русальей неделе, Ельга выбирала двенадцать самых лучших девушек и приглашала к себе «в дружину». Осенью, когда начинались павечерницы, почти вся эта дружина ее покидала – к «сестрам» девицы-княгини женихи являлись первыми, забирая тех, кого не умыкнули от купальских костров. Уже девять лет, с тех пор как сама Ельга стала считаться взрослой девой, эта дружина ежегодно сменялась почти полностью, но вокруг нее плелись сказания, передаваемые от молодух и женок младшим сестрам.