***
Толик вывез меня из бокса в просторную комнату с плиточным полом. На мне было лишь нижнее белье и операционный халат. Так странно, но это место, как никогда напоминало астральные коридоры, где я бродил после барбитуратов, а так же в ходе гипноза.
– Эй, ты чего босиком, – воскликнул Миша, – возьми тапочки.
Наклонившись к небольшой этажерке, он поставил мне под ноги те самые клетчатые тапочки, что я старательно одевал, каждый раз выходя в страшные больничные коридоры. Мне стало не по себе, и я отказался от них.
– Ну, как знаешь, – ответил он, забросив тапки обратно.
– Антон, – непривычно серьезно заговорил Паша, – ты можешь в любую секунду отказаться!
Я лишь кивнул и устроился на твердом столе. Кругом желтел кафель, добираясь вплоть до отштукатуренного потолка со свисающими довольно низко круглыми лампами. Под их яркие лучи попадали такие же железные столы, как и мой. Некоторые были пусты, но на некоторых, прикрытые клеенкой, лежали трупы. Этой ночью мы были в морге – единственном месте, укрытом от глаз медработников. Миша, дежуривший здесь сегодня, заверил, что мертвые по ночам поступают крайне редко. Обычно со свежими телами начинают являться ближе к четырем утра. Но нам не нужны были часы – у нас было без малого шесть минут на все про все.
К моей груди присосались круглые датчики аппаратуры, и Паша, сглотнув слюну, произнес:
– Я возвращаю тебя через пять минут двадцать пять секунд, и ни секундой позже. Ты меня понял?
– Понял, – четко ответил я.
Мы решили снова работать с барбитуратами, критически замедлив сердцебиение, а после вернуть ритм аппаратом. Паша набрал прозрачную жидкость в шприц, а Миша туго перевязал плечо и похлопал по венам. Холодная игла коснулась вспотевшей руки, и мои виски сдавило от переживаний. Было ли мне страшно? Не знаю – «страх» и даже «ужас» не были подходящими словами, чтоб описать мое состояние. Я был в наивысшей точке кошмара, после которого страх перестает существовать, как таковой.
Паша еще раз попросил моего согласия, и вскоре последовал неприятный укол. Прошло меньше минуты, когда колючие ветки дошли до груди и парализовали тело. Я вскочил с каталки.
Яркие лампы приглушили свой свет, начав попеременно моргать. Ребят рядом не было. Я сидел в операционной накидке, замечая, как холодеют мои голые ноги. Плиточный пол был, как и прежде разбит, а каталки позади меня оказались пусты.
Тренировки не прошли даром, и прежде, чем спрыгнуть на промерзший вздыбленный пол, я облачил себя в привычные спортивные брюки повышенного удобства, зимние ботинки и куртку, под которой странным образом осталась больничная накидка, с которой я так ничего и не смог сделать. На правой руке возникли часы с одной стрелкой, по которым мне предстояло проверять секунды своей жизни. В кармане куртки оказалось кольцо для Гали.