В этих раздумьях я уснул, если это можно было назвать сном. Устав от бесконечных воспоминаний, я хотел просто отключиться. Но кадры из детства, словно приставучие пчелы, снова окутали мысли.
На столе стояла начатая бутылка вина. Тетя Маша приехала из Крыма. Ее загар приятно отливал бронзой, а выгоревшие волосы значительно молодили.
– Машуль, у меня не много закуски, – озадаченно произнесла мама, застыв перед открытым холодильником.
– Ой, погоди, я же купила вкусный сыр, – вскочив со стула, моя тетя скрылась в своей сумке, чуть ли не нырнув туда.
Они собирались секретничать на кухне, и я, вдоволь нагулявшись на улице, пробежал в зал к телевизору. После обеда эта комната была залита мягким солнечным светом. Он проникал сквозь деревья и играл теплыми пятнами на старом паркете. Я лег на диван, поглощая это волшебное свечение. Узорчатый тюль колыхался в открытой балконной двери, а со двора доносились радостные крики моих друзей. Мой сон был беззаботным. Таким он был только в детстве. И было совершенно не важно, сплю я, пригретый лучами заходящего летнего солнца, или укутался в теплое зимнее одеяло. Тогда я думал – так будет всегда. И лишь с годами понял, что так больше никогда не будет. Я открыл глаза, когда последние солнечные лучи скрылись за соседним домом. Воздух наполнился вечерней прохладой, и я захотел теплого чая.
Подойдя к двери в кухню из рифленого стекла, я вдруг услышал шмыганье носа. Мама заплаканным голосом что-то рассказывала тете Маше.
– Он был еще совсем малыш, и когда ему ввели наркоз, я просто не выдержала. Антошины глазки закатились, а во мне взорвалась бомба замедленного действия. Слезы хлынули фонтаном. Володя успокаивал меня, просил присесть, но я не имела сил сидеть. Исходив все пространство перед операционной, я задержалась в углу. Дверь широкого лифта открылась, и в коридор ворвались люди, сопровождавшие каталку. Они спасали мужчину, и когда двери операционной захлопнулись, я услышала крики «Разряд!». Приборы загудели, и вскоре тучное тело рухнуло обратно на каталку. «Еще разряд!» – завопил тот же голос. Снова гул и грохот. Сквозь писк аппаратуры кто-то сказал «завелось». Через двадцать четыре минуты вывезли Антона. Он был слаб после операции и еще дремал, отходя от наркоза. Я была так рада видеть его. Мне физически, Маш, стало легче дышать. Вечером он даже сам постарался сесть на кровати. Я вывалила из пакета его любимые машинки, и он принялся радостно катать их по ватному одеялу. А затем, Маша… – она замолкла, словно видела этот момент перед глазами. – А потом он приставил две машинки к груди и крикнул: «Азят»! В ту же секунду машинки театрально оттолкнулись от его слегка приподнявшейся грудной клетки и взлетели в воздух. «Эще!» – пронзительно скомандовал Антон, и только что приземлившиеся ему на грудь машинки моментально взлетели, уводя за собой его маленький корпус. Что это было, Маша? Он что, летал там и все видел?