Взяв курс на север, чтобы параллельно с набором высоты отрезать противнику путь к отступлению, оба пилота отвернули обратно к Млаве лишь поднявшись на 2 километра, что произошло почти над границей. Впоследствии это даже позволило сблизиться с противником на минимальную дистанцию, так как, даже будучи замеченными, они оказались приняты за своих. Более того, немец сам пошел навстречу идущим от границы аэропланам, видимо, желая получше рассмотреть невиданные ранее крылатые машины. Все же на русские У-1 и У-2 они не походили совершенно, потому и не вызывали такой опаски, какую должны были, знай экипаж разведчика о тактико-технических характеристиках русского штурмовика.
Как и прежде уничтоженные аэропланы, этот Таубе являлся двухместным разведчиком, отчего и не мог показать скорость своего одноместного собрата. Вот у последнего еще имелись бы шансы удрать, если не жалеть двигатель. Но, как уже было сказано, немецкий аэроплан являлся двухместным и кабина наблюдателя отнюдь не пустовала. Именно последний и открыл огонь из своего Люгера по нежданным попутчикам, стоило ему сообразить, что это русские.
Произведший всего три выстрела, гауптман Донат только и успел, что сжаться в своей кабине, когда менее чем в метре от него правое крыло аэроплана оказалось посечено десятками пуль. Державшийся за хвостом немца Тимофей открыл огонь сразу, как только его командир завалил свою машину вправо, чтобы прикрыться бортовой броней от начавшегося обстрела. А пока Егор заканчивал вираж, его ведомый успел попортить еще и левое крыло Таубе, после чего дал очередь чуть повыше голов экипажа. По всей видимости, столь показательная демонстрация превосходства заставила работать мозги немецких летчиков в правильном направлении и потому, когда подоспевший Егор изобразил жестами нечто подразумевающее не дурить и следовать куда укажут, играть в героев более никто не решился.
Ганс Донат был удивлен. Ганс Донат был поражен. Ганс Донат был раздавлен тем превосходством русской военной авиации, что он смог лицезреть на аэродроме, куда его весьма настойчиво пригласили прибыть, не принимая отказов. Еще в воздухе он едва не сломал себе шею в попытке получше рассмотреть два невиданных ранее аэроплана. Как всегда долго запрягающие, но быстро едущие русские сумели ворваться в мировую авиацию, подобно урагану после штиля. Сначала их великолепный У-1, первым покоривший Ла-Манш. Потом У-2, продемонстрировавший и вовсе невероятные результаты, позволившие ему по результатам военного конкурса прописаться, начиная с 1913 года, в вооруженных силах Италии, а с весны 1914 года еще в войсках Бельгии, тогда как лучший из немецких аэропланов смог занять лишь почетное третье место. И, под конец, появление в небе трехмоторного гиганта У-3, при том, что считанные единицы европейских конструкторов лишь приступили к созданию многомоторных аэропланов. И вот теперь он видел это - двухмоторный воздушный хищник, грозно скалящий острые акульи зубы, к которым прилагались несколько пулеметов. До войны, он, человек весьма известный среди немецких летчиков и серьезно интересующийся авиацией, даже не слышал о подобной машине, несомненно, создававшейся именно для ведения боевых действий. И это откровенно пугало! Ведь ему не имелось ни одного достойного противника во всех Императорских военно-воздушных силах Германии! Даже новейшие бипланы производства Альбатроса, Авиатика и ЛВГ, что составляли большую часть имперской авиации, кто бы что ни воображал себе, не дотягивали до русского У-2, не говоря уже о старичках Таубе состоявших на вооружении его отряда. Но если они имели хоть какие-то шансы в противостоянии с русскими бипланами, то появление в небе сей грозной машины ставило крест на них всех, что аэропланах, что летчиках. Не самый приятный опыт личного пребывания под обстрелом, тем не менее, поспособствовал оценке в должной мере того, с какой легкостью русские машины сшибут с небес любого противника. Однако не меньшее удивление и восхищение вызвал тот полевой аэродром, на который их отвели, подобно отбившейся от отары овце. Поначалу он даже не сразу понял, что заставили их приземлиться не просто в чистом поле - столь великолепно оказалась поставлена маскировка этого объекта.