— Да, в частности — налокотники в локтях и коленях, — обрадованно ответил я. Я был рад наконец узнать, как назывались эти штуки.
— Те, которые на коленях, называются наколенниками, — поправил он меня, тихо засмеявшись. Дориану нечасто удавалось одержать надо мной верх, когда дело доходило до интеллектуальных знаний, но воинское ремесло он знал лучше меня. Конечно, он с этим рос. — Тебе не следует избавляться от крыльев на них, — серьёзно добавил он.
— Но они же не нужны, — настаивал я. — Кольчуга в этих местах будет достаточно прочной, чтобы не дать никакому оружию проколоть там носящего эту броню.
Дориан вздохнул:
— Мордэкай, ты такой умный, что иногда я забываю, каким ты можешь быть невежественным. Эти крылья — не для того, чтобы предотвратить режущие или колющие удары. Как ты думаешь, чего носящий такую броню человек боится больше всего? — спросил он, и замолчал, давая мне возможность ответить, но я не стал играть в его игру, и стал выжидать. В конце концов он продолжил: — Он боится палицы и топора. Эти крылья — чтобы не позволить дробящему удару уничтожить его колено или локоть.
— Ох… — глубокомысленно ответил я. — И тоже самое применимо к вот этим? — указал я на круглые диски, закреплённые ниже полдронов, защищавших плечи.
— Рондели, — подсказал Дориан. — Их называют ронделями… и — да, для них справедлива та же логика, они защищают подмышки.
— Но в твоей нынешней броне ты обходишься без них, — возразил я.
— Моя кольчуга защищает меня от порезов и стрел, но она никак не защищает от переломов костей. Именно поэтому и начали делать «такого» рода броню, — ответил он.
Познания Дориана в этом отношении явно превосходили мои собственные, поэтому я вытащил свои тщательно начерченные планы для следующего набора брони, и показал ему. Я стал указывать ему на предложенные мной изменения в дизайне, и после нескольких часов он отговорил меня от большей их части. Если бы мой отец всё ещё был жив, то он бы засмеялся, и сказал бы мне, что мне с самого начала следовало проконсультироваться с экспертом, но с другой стороны, я всегда был из тех, что сначала допускает ошибки, а уже потом учится на них.
Мы были настолько поглощены своей дискуссией, что часы пролетели мимо, и мы оба опаздывали к ужину. Как обычно, в сутках будто никогда не хватало часов. Когда мы вошли в главный зал, разговоры притихли на миг, когда на собравшихся опустилось молчание. Сперва меня это беспокоило, но я начал к этому привыкать. Теперь же я лишь кивнул всем, и прошёл к своему месту за высоким столом.
Я остановился у своего стула, и покосился на еду, уже поставленную перед ним на стол. Я почти ощущал, как взгляд Пенелопы прожигал во мне дыру, пока я извиняющимся образом глядел на неё: