Нам слишком сильно нравилось издеваться друг над другом, чтобы все в одно мгновение прекратилось. Глеб ни за что в жизни не бросил бы собственное детище. Да и война со мной была его неким якорем. Наше стремление доказать кто лучше имело поистине грандиозные масштабы.
А из этого следовал только один вывод — эта записка — бред сивой кобылы. Скорее всего, при помощи такого подлого метода Алексис хотела рассорить нас окончательно. О наших отношениях не знал только глухой.
Прикрытие стало навязчивой идеей для облезлой французской стервы. Украсть моего напарника не позволю никому! Он только мой! Был, есть и будет таковым.
Допив вино одним махом, я пошла подбирать нам костюмы. Она хочет войны, так она ее получит! Надо будет — и первым же письмом об этом узнает отец! А от такой поддержки я не откажусь.
Моего Глеба эта барби недоделанная не получит! Загребущие ручки я ей лично выдерну и запихну в одно место…
Два идеально отглаженных костюма висели на вешалках и мирно ждали своего часа. Я же, напротив, нервными шагами мерила комнату. Парень не спешил появляться в нашем гостиничном номере, и это уже не просто напрягало, это откровенно бесило, до чертиков и черных точек перед глазами.
Хотелось сорваться с места и пойти устроить грандиозные разборки, с битьем посуды, лиц и вырывания ненужных волос. Но от столь поспешных и радикальных действий меня останавливала парочка весомых факторов.
Во-первых, неизвестно, была ли записка настоящей. Именно этот факт и останавливал меня сильнее всего. Планов брюнетки на Глеба я не знала и знать не могла. Но стойкая уверенность в характере и методах оной придавали мне ясности ума и холодной расчетливости.
Во-вторых, не знала я и планов дорогого напарника, все это представление с запиской могло быть одним сплошным обманом, что разыгрывался для одного единственного зрителя. И мое появление могло разрушить эфемерный карточный домик, воздвигнутый перед Алексис.
В-третьих, я понятия не имела, куда именно мне стоит бежать. Я не интересовалась, где поселилась эта французская змеюка, да и, что душой кривить, мне было откровенно плевать, где она остановилась.
В-четвертых, вылезла с большим опозданием собственная гордость, которая тихо так и ласково нашептывала послать этого ирода проклятого к его французской кукле и вон пойти найти себе нормального мужика, коих здесь навалом.
В-пятых, отец бы не погладил по головке, закати я сейчас скандал, о котором непременно узнает вся выставка в течение часа. И гореть тогда моей попе от ремня, которым Станислав непременно меня наградит за такую глупость.