Спрашивает о моей страховке. Напоминаю, что меня уволили, а он говорит, что у меня, вероятно, “Кобра”. Понятия не имею, о чем он. Говорит, наверное, у меня полное покрытие во всяком случае до конца текущего месяца, а затем я смогу платить, чтобы продлить ее. Говорю, что приемов у врачей с меня хватит на ближайшие лет десять, но он имеет в виду мозгоправа.
– Тебе, наверное, несколько визитов в год положено. Может, найдешь кого-нибудь, кто будет готов провести все эти встречи до конца месяца.
– Славного мозгоправа, желающего нарушить правила.
Приглашаю его принять душ с дороги, он заглядывает ко мне в ванную и говорит, что личной гигиеной займется в большом доме.
– Я привез тебе кое-что, – говорит он.
– Знаю-знаю.
В окно вижу мамину машину. Это не синий “мустанг” моего детства и не белый “кролик” подростковых лет. Это черный “форд”, в котором я сидела всего несколько раз. С облегчением понимаю, как мало у меня воспоминаний, связанных с мамой в этой машине.
Но Калеб лезет в сумку и вручает мне круглую жестянку из-под печенья.
– Ням-ням, пятидневной свежести печенье, – говорю. – Ты меня балуешь.
– Это не печенье.
Не открываю. Просто потряхиваю. Внутри что-то шуршит.
– Мы это уже проделали. С Джилом.
Этот его дружок поехал с нами на гору Кэмлбэк, на то самое место, где шестнадцатью годами раньше мама развеяла прах Хавьера, и мы вытряхнули на ветер серые комья песка – предположительно, тело моей матери. Меня бесило, что Джил с нами. Калеб позволил ему развеять горсть.
– Не Джил. Джайлз. Там была только половина, помнишь? Мы договорились, что остальное развеем над Атлантикой.
Не помню. Вообще помню мало что из тех дней после ее смерти.
– Может, сгоняли бы завтра на Подкову. – Она всегда возила нас на пляж Подкова. – Адам может взять отгул и поехать с нами.
Зыркаю на него.
– Это не то же самое, – говорит он. – Адам был с ней хорошо знаком. Он ей ужасно нравился.
– Мы можем просто вдвоем съездить?
– Кажется, он мне там нужен.
– Будь осторожен, Калеб.
– В этом я силен не всегда.
Рассказываю Калебу о выходных с детьми и о настроении Оскара, когда он вернулся из Прово, но и о том, что после он звонил мне по крайней мере раз в день.
– Пригласи его на ужин, и я его раскушу, – говорит Калеб. – У меня хорошее чутье.
– У тебя чудовищное чутье. А он тебя очарует по самые уши.
– О, я надеюсь!
Шлепаю его и снимаю трубку.
Едим у Адама. Приходим, наливает нам вина, садимся на стулья, Адам помешивает на плите густое ризотто. Быстро соображает, что Оскар – это Оскар Колтон.
Бросает перемешивать.
– Бляха-муха. Я огромный поклонник ваших работ, – говорит он исповедально, словно это весомее, раз это от него, а не от обычного поклонника.