Писатели & любовники (Кинг) - страница 43
– У меня такое впечатление, что я тут скрываю беженца, – говорит он. – Как ты спишь по ночам?
– Неважно.
Сразу видно, он мне не верит. Считает меня юной и вроде как защищенной этой самой юностью.
Адам показывает на конверт от “Эд-Фанда”.
– Кошмарные ребята. Их засуживают налево и направо за незаконную деловую практику.
Мне нужно вернуться к столу.
– У тебя в Дьюке>59 разве не на халяву все получилось? Ты ж вроде в первых рядах была на всю страну?
– В четырнадцать лет, – говорю я.
– Но разве гольф – не тот спорт, где ты, если хорош, делаешься все лучше?
– Если только не продал свои клюшки.
Ему кажется, если он помолчит, я добавлю что-нибудь.
– Что ж, – говорит он наконец. – Многое можно сказать в пользу отсутствия долгов. – Он жадно оглядывает пустоту моей жизни. – В нем есть запах свободы, Кейси. Такое не унюхать, пока его не потеряешь.
Вообще-то унюхать его я в силах. Это запах черной плесени и бензина, проникающий ко мне из гаража.
Выкидываю конверты и возвращаюсь с открыткой. На одной стороне фотография заснеженных горных пиков, под ними – горы бурые, пониже, покруглее и ярко-зеленое пастбище в диких цветах и с пасущейся коровой. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КРЕСТЕД-БЬЮТТ, написано по низу. Крестед-Бьютт?
На обороте мелким почерком шариковой ручкой:
Уже сколько-то времени мне нужно сидеть за рулем и ехать на запад. Мне нужно было увидеть горы и небо. Надеюсь, смогу объясниться получше, когда вернусь. У человека, продавшего мне эту открытку, есть собака, и я подумал об Адамовой Псине и о моем единственном сожалении при отъезде – что я не пошел на то свидание с тобой.
Бросаю открытку в мусор поверх просроченных уведомлений.
В ту неделю я несколько раз навещаю публичную библиотеку ради своих изысканий по Кубе. Всякий раз застреваю среди стопок биографий, читаю о писателях и их покойных матерях.
Мать Джордж Элиот умерла от рака груди, когда Элиот было всего шестнадцать. “Мать умерла”, – ее единственные сохранившиеся слова по этому случаю. Вызвали домой из интерната, когда мать заболела, а после ее смерти Элиот утратила всякую надежду на дальнейшее образование. Стала напарницей отца по работе и по дому, ездила с ним в Ковентри, чинила отцову одежду и читала ему по вечерам Вальтера Скотта.
Д. Х. Лоренс сказал влюбленной в него девушке, что никогда не ответит ей взаимностью, потому что любит свою мать “как любовник”. Когда ему было двадцать пять, у матери в животе обнаружили опухоль. Ее последние три недели Лоренс провел при ней, читал, рисовал – и работал над тем, что впоследствии стало романом “Сыновья и любовники”. В то самое время к ним домой прибыли гранки его первого романа – “Белый павлин”. Мать взглянула на обложку, на титульный лист, а затем на сына. Он ощутил ее сомнения в его даре. Боли у нее усиливались, и он наблюдал ее нарастающие муки. Умолял врача дать ей повышенную дозу морфия, чтобы освободить ее, но врач отказался. Лоренс сделал это сам. Позднее писал: “После смерти матери мир начал растворяться вокруг меня, прекрасный, многоцветный, но невещественно уходящий. Пока я чуть было не растворился сам и очень болел в свои двадцать шесть. А затем мир постепенно вернулся, или сам я вернулся – но в другой мир”.