– Как ты выглядела?
– Лохматые хвостики. Крупные передние зубы, – говорю. – А еще она разрешала мне купить три открытки в сувенирной лавке, и на пути к машине они болтались по пустой сумочке. – Добираемся до верха лестницы. – Жалко, не помню, о чем мы разговаривали.
– Странно, да? Мы с сестрой однажды проехали через всю страну. У сестры была куча книг на кассетах, здоровенных, типа “Войны и мира” и всяких таких. Но мы начинали разговаривать и вообще ничего не слушали. У нас была такая шутка: когда больше не о чем будет поговорить – послушаем. Но мы всё разговаривали и разговаривали. А теперь не помню о чем.
Воздух между нами потрескивает, как это бывает, если заговариваешь о возлюбленных покойниках. Но трудно понять, что говорить дальше.
Бредем через “Искусство Древнего мира”, мимо вавилонского льва, этрусских урн, нубийского эмалевого браслета, частей тел греческих статуй: ступня в сандалии, мускулистая мужская попа с одним бедром. Хорошо это – смотреть искусство, помнить, до чего естествен этот человеческий порыв, во все времена. Переходим к “Искусству Европы” – к нимбам и ангелам, к священному рождению и кровавому убийству одного человека, еще и еще, целый континент одержим одной-единственной историей, века напролет.
– В сюжете полно дыр, – говорю, когда мы оказываемся перед Фра Анжелико. – Если Иисус был так прославлен при рождении, почему остались только истории о нем во младенчестве и перед самой гибелью? Почему ничего нет о нем восьмилетнем?
– Или о подростке. Прыщавом, который закатывает глаза от всего, что Мария с Иосифом ему говорят.
Иногда хожу по залу против течения, чтобы мы могли посмотреть на то-сё порознь. Время от времени теряем друг дружку и воссоединяемся через зал-другой.
Скользим через “Искусство Америк” и останавливаемся у “Дочерей Эдварда Дарли Бойта” Сарджента. Три девочки смотрят прямо на нас. Старшей до лампочки. Кажется, она едва ли не дремлет, опершись спиной о шестифутовую вазу. Следующая по возрасту стоит прямо и неловко рядом, третья – слева, рядом с незримым окном, а младшая на полу, с фарфоровой куклой, взгляд скептический.
– Как думаешь, детям пришлось позировать в этих положениях много-много дней?
– Вид у них несчастный.
– Ага – и не только от странных поз. Они словно пытаются держать лицо, но понятно, что настоящей веселой игры после этого не будет.
– Ты с какой-нибудь из них себя отождествляешь?
Всматриваюсь в девочек.
– Думаю, вот с этой. – Показываю на вторую дочку, напряженную, бледную. – Но быть хочу вот этой, которая стоит, залитая светом.