Писатели & любовники (Кинг) - страница 81

– До того, как не стало твоей сестры?

– Ага. А теперь они – колченогое не пойми что. – Рисует что-то вроде присевшего на корточки Квазимодо с двумя головами, горбом и пучком косолапых ног. Передает авторучку мне. – А у тебя как с отцом? Вы общаетесь?

Мой отец как тема для разговора на втором свидании не годится.

– Когда-то да. Но человек он не из приятных.

Рисую отца в профиль, густой броссе[3] седых волос, длинный прямой нос, тонкая губа, широко раззявленный рот, орет на меня за то, что я слабачка. Сайлэс берет ручку, подрисовывает моему отцу пузырь у рта, в пузыре пишет: “Не хочу быть мудаком!” Забираю ручку, подрисовываю пузырь обеим головам Квазимодо, пишу: “Мы вообще не знаем, кто мы теперь”.

Смеется в нос, говорит:

– В общем-то, да, так.

Сидим так близко, что руки у нас в конце концов соприкасаются, и я думаю, что он, может, подастся вперед и поцелует меня, но нет.

По дороге на выход хочет что-то прихватить, открывает дверь к себе в спальню. Кровать не застелена – флисовый плед в катышках, бледно-голубая простыня. Хлипкий письменный стол, заваленный бумагами, крутящийся конторский стул. Повсюду стопки книг, механическая пишмашинка в углу. Стою в коридоре. Пахнет Сайлэсом. Хороший запах. Могла бы простоять долго, но он хватает какую-то книгу из стопки и закрывает дверь.

На лестнице вручает книгу мне.

– Увидел в “Вордсворте”^>93.

Это крупноформатная книга в мягкой обложке – об искусстве кубинского плаката. Листаю. Снимки плакатов, от поздних 50-х и вплоть до 80-х, расклеенных по всей Гаване. Политические лозунги в ярких оранжевых завитках, сады поп-арт-цветов, шутка по мотивам Уорхолова супа в банках – реклама кинофестиваля.

– Спасибо тебе большое. – Поднимаю взгляд. Сайлэс уже на полдороге вниз по лестнице.

Перевозит меня через реку. По радио Лу Рид. Помалкиваем. Всякий раз, когда Сайлэс кладет руку на рычаг переключения скоростей рядом с моей ногой, у меня дергается внутри.

Подпевает Лу насчет пожать, что посеешь^>94.

На подъездной аллее переводит “ле кар” на нейтралку.

– Хорошо было, – говорит он.

– Да. Спасибо. – На этот раз даю ему несколько секунд и как раз когда поворачиваюсь открыть дверь, слышу, что он подается ко мне, но поздно.

– Я тебе позвоню, – говорит. Дверца захлопывается.

Машу ему.

Сдает задом, гравий щелкает и разлетается у него из-под колес.

У меня на автоответчике вопли Мюриэл:

– Я ТАЩУСЬ. Я СОВЕРШЕННО ТАЩУСЬ.

Сижу с Мюриэл за ее столом у окна. Она заварила нам чай в кобальтово-синих кружках. Утро студеное, чугунная батарея у меня за спиной шипит. Мюриэл в рейтузах и с хвостиком, в очках, а не в линзах. Такой я ее вижу нечасто. За этим длинным столом она пишет. Невозможно не почувствовать, что писать я могла бы лучше, дай мне чуть больше простора и света. Жалко, что комната у меня такая клаустрофобная.