— Определили тебя, сынок, в шахту! Не хотелось губить твои малые годы, да такая уж наша судьба — тяни лямку, пока не выроют ямку.
Тетя Матрена заплакала:
— Посылаем дите в прорву!..
— Замолчи! — прикрикнул на нее Анисим Иванович. — И так тяжко на душе.
На другой день тетя Матрена повела Ваську на Пастуховский рудник.
Я продолжал ходить к отцу на завод, но теперь ничто не занимало меня там. Все чаще взбирался я на крышу нашего домика и с грустью смотрел в далекую степь. Вон куда угнали моего Васю, на самый конец света…
Долго я тосковал и наконец не выдержал: сунул за пазуху ломоть хлеба, захватил на всякий случай две сырые картошки и подался на рудник. Для смелости я кликнул Полкана, но он проводил меня только до речки. «Полкан, Полкан!» — кричал я, но он сел на берегу, уставился на меня грустными глазами и сидел, виновато помахивая хвостом.
Идти было версты три. В степи уже высохла трава — даже полынь почернела, лишь торчали кое-где высокие будяки с грязными, как тряпки, листьями, да катились под порывами ветра сухие шары перекати-поля.
Страшно было идти одному. Раскинулась кругом печальная степь с одинокими, как могилы, терриконами шахт. Куда ни глянь — пусто, безлюдно, тихо. Наверно, один бог наблюдал с неба, как я чмокал опорками по раскисшей грязи.
За Богодуховской балкой начался Пастуховский рудник. Поселок был черный от угольной пыли.
Здесь, как и у нас, заборы были низкие, сложенные из дикого камня песчаника, даже крыши землянок были покрыты тонкими каменными плитами. Улочки все узкие, шага три от забора до забора. Старые землянки, повалившиеся в разные стороны, были похожи на толпу подгулявших шахтеров, бредущих в обнимку неизвестно куда и зачем.
Едва я вошел в первую улочку, как рыжая цепная собака вскочила на крышу землянки и облаяла меня, потом спрыгнула на землю и продолжала хрипло брехать, гремя цепью.
Невдалеке, пугая страшным видом, стояла шахта «Италия». Над воротами на железной сетке виднелись крупные буквы: «Угольные копи, Шульц Апшероден фон Графф».
Дул пронизывающий ветер. Я шагал мимо кабака, где на вывеске был нарисован красный рак, держащий в клешне кружку с пивом.
Под забором среди сваленных пивных бочек я увидел группу оборванных рудничных ребят. Двое играли в карты, остальные тоскливо пели сиплыми голосами:
Вот мчится лошадь по продольной,
По узкой, темной и сырой,
А молодого коногона
Несут с разбитой головой.
В кабаке дрожали стекла от пляски. Ребята не обращали на грохот никакого внимания и продолжали заунывно петь:
Двенадцать раз сигнал пробило,
И клетка в гору пронеслась,