* * *
У ворот зацокали копыта, тявкнули собаки во дворе, и над деревянным забором показалась морда гнедого жеребца и есаульская папаха Сергеева.
Тося метнулась к окну, увидела черные крылья бурки есаула и прижала руки к груди.
— Секлета! — позвала она, и в дверях появилась чернявенькая горничная. — Скажи есаулу, что меня нет… Слышишь?
— Хорошо, барышня.
Девушка побежала к выходу.
— Стой, куда спешишь, дура?.. — раздраженно выкрикнула Тося и покраснела. — Извини, но эта послушность иногда раздражает.
А он уже мел буркой по двору, шел высокий, черный, даже собаки попрятались.
— Скажи, что я… больна и не могу… принять… Быстрее.
Тося глянула в зеркальце и растерянно улыбнулась: щеки розовели. Она их даже ладонями прикрыла. Вот так больная!
Послышался шум в прихожей, затем — стук в дверь. Заспешила к дивану, схватила книгу, раскрыла наугад. Есаул уже без бурки и папахи стоял в горнице.
— Разрешите, панна?
— Ах, это вы…
— Вы нездоровы, панна? Это для меня удар.
Он жадно рассматривал девушку своими сизыми глазами. От этого Тося больше раскраснелась.
— Садитесь, есаул.
— Благодарю… Почему вы, панна, не были на балу? Я вас ждал весь вечер. Я жить больше не могу без вас…
Она опустила голову.
— Меня возмутило объявление, есаул. Я ведь украинка и горжусь этим.
— Вы казачка, панна.
— Но ведь, есаул, даже здесь, в линейных станицах, основная масса казачества — украинцы.
— Панна, не сердитесь на меня. Через несколько часов я поведу свой полк в бой, и кто знает…
— Господи, опять!.. Когда это закончится?.. Море крови, стоны, убийства, пожары, пытки… Это дикость. Во имя чего воюют люди? Почему не мирным путем, на принципах гуманности?
Есаул, не разбираясь в вопросах гуманизма, тупо разглядывал цветистые украинские рушники над окнами и над портретом Шевченки, затем перевел холодный взгляд на книжный шкаф. Наконец, нетерпеливо крякнув, уставился немигающими сизыми глазами на высокую девичью кровать. Тося густо покраснела, спросила, куда же есаул поведет своих рубак.
— На Кузьминское. Выступаем ночью, чтобы ударить на рассвете.
Он в запальчивости махнул кулачищем, и у Тоси даже мороз пробежал по коже. Что-то нечеловеческое, звериное мелькнуло в его зрачках. Грозно поблескивали сабля, кинжал, маузер — на рассвете они понесут смерть.
— Панна Тося, я пришел по серьезному делу. Моя судьба в ваших руках. Я хочу вам сказать откровенно…
— Ах! — она, краснея, отмахнулась. — Не сейчас… Это потом, потом…
— Но время идет… — Он сел рядом с ней.
— Нет, нет… — У нее забилось сердце. Было и страшно и приятно.
— Позвольте хоть руку вашу подержать, панна. Я мечтаю о вас, даже когда пули свистят и витает смерть…