Он потянулся к ее руке и, неловко наклонившись, припал к ней обветренными большими губами. Прядь русых волос свесилась книзу, и Тося заметила белые полосы. «Он уже седой… такой молодой… Седой воин», — дрогнуло сердце. Сразу простила ему все грехи. Когда есаул взял и другую руку — не сопротивлялась. Он целовал-целовал, и приятное томление охватило девушку. И вдруг что-то горячее впилось в ее губы, и совсем близко она увидела его глаза — мутные, дикие. Потом почувствовала боль — железными руками обхватил есаул гибкий девичий стан, скомкал голубые, гладью вышитые васильки на рукаве Тосиной кофточки. Ее никогда никто не целовал. Она задыхалась от стыда, чувствуя, что теряет сознание. Куда-то клонилась голова… Но, почувствовав прикосновение сильного мужского тела, Тося испугалась и, собрав последние силы, оттолкнула его:
— Прочь!
Вскрикнула неожиданно так громко, что даже на другой половине дома скрипнула дверь — горничная прислушивалась. Есаул воровато оглянулся. «Проклятая привычка! — корил он себя. — Ведь задумал серьезное… Дочь атамана сватаю…»
А Тосю лихорадило.
— Вы — варвар, — шептала. — Уходите, я больше не хочу вас видеть!
Но он не ушел. И оба сидели в неловком молчании до тех пор, пока во двор не въехал на тачанке атаман Татарко.
* * *
Рассветало. Всадники — армавирские монархисты, аристократической крови юнкера — зябко кутались в бурки. Только что их намочил холодный дождь, а теперь пронизывал резкий восточный ветер. Лошади хлестали мокрыми хвостами, понуро брели по лужам.
Есаул тревожно посматривал на угрожающе загоравшийся восток. Там светлело, розовело, прояснялось. «Поздно выехали, черт возьми!» — досадовал Сергеев, сплевывая горький привкус водки.
За Чайчиным хутором остановил беспорядочно двигавшийся поток, расчленил в лаву[26], окинул взглядом ряды — от черных папах и бурок, голубых башлыков и суровых лиц веяло силой. Приосанился есаул, раздулись ноздри. Чуть сдерживал горячего коня, который беспрестанно ставил «свечи».
— Орлы! Сыграем свадьбу хохлам. Пусть ни один большевик не уйдет от светлой кубанской сабли!
И он выхватил сверкающий клинок, поднялся на стременах, посмотрел на дозорных, которые исчезали за курганом, и, багровея, пропел команду:
— По-о-олк!..
Всколыхнулись ряды, ветер рвал башлыки… «Вот она, слава и гордость Кубани!» — с волнением подумал есаул.
— Справа по три-и-и!..
Любовался своим звучным голосом, который пронизывал казаков, вызывал боевой трепет. Горячий ком подкатился к горлу есаула. Ему уже чудился звон бокалов: «С победой, подполковник!.. За вашу саблю и славную невесту — супругу героя!..»