— Ах, варвар! — помрачнела Тося. — Как он бьет наших детишек!..
— Больше не будет! — решительно отрубила Таня. — Я предупредила, что напишу адвокату Лунину в Армавир. А Виктора Игнатьевича знают по всей России. Он начнет процесс.
— Прекрасно, Танечка! — Тося захлопала в ладоши, глаза ее заблестели, на щеках проступил нежный румянец. — Как это я сама не додумалась раньше! Ведь отец Павел после конфликта с архиереем боится разглашений. А про адвоката Лунина я знаю, он многим помог. Репутация его как гуманиста широко известна.
Тося горячо обняла Таню, по-девичьи прижалась к ней. Таню взволновал этот незаметный искренний переход на «ты».
— Ой, как это хорошо, что ты в нашей школе, Таня!.. Как мне страшно было здесь одной, поверь! Из учительской семинарии я приехала со светлыми мечтами, думала открыть «Просвиту», воскресную школу, читальню… Но все замыслы мои растоптали Калина и отец Павел. А папа мой вынужден подчиняться богачам, да и слабохарактерный он… Я выписывала из киевской «Просвиты» книги Тараса Шевченко, Леси Украинки, Олеся, Франко. Собрала большую библиотеку, но никто ею не пользовался. Я поняла, что все погибло; мои мечты, стремления омрачились безрадостными буднями; меня опутали грязными сплетнями, сватовством и провинциальным ухажерством… Запахло плесенью, потянуло затхлостью, старостью, мир поблек, и в отчаянии я уже подумывала о самоубийстве, но вот появилась ты…
Так сумерничали они вдвоем, сидя на деревянном диване, украшенном резьбой Ничика. Их сближало что-то волнующее, дорогое обеим. Тося изливала свои чувства, которые таила многие месяцы.
— Поверь мне, Танечка, я влюбилась в тебя сразу, мгновенно, когда увидела, как ты пронеслась по станице на линейке, стремясь на помощь Иванке. А потом… потом я увидела, как ты вязала снопы, помогая Шпильчихе… Я слышала, Таня, твой смех, он доносился из степи, я узнавала твой голос среди многих девичьих голосов — и это разрывало мне сердце: я чувствовала свою трагедию, свою оторванность от народа… Да, это так, ведь я росла в довольстве, единственная дочка у отца, меня нежили и держали подальше от улицы. Поэтому я не умею говорить с людьми просто, задушевно. А когда ты стала организовывать драматический кружок и распределила роли среди девушек и парней, я плакала. Почему же я не смогла, не решилась?.. Неужели я так бездарна, жалка?..
У Тоси заблестели слезы. Таня взволнованно обняла подругу.
— Я виновата, Тося, я не знала твоих стремлений. Теперь будем вместе…
— Да, Танечка, будем работать вместе. Ведь так много дел, борьбы! Хотя бы наши станичные школы… Надо бороться за слияние иногородних и казачьих школ. Это деление отравляет души детей, и между ними разгорается вражда… А возьми другой вопрос: иногородние учатся не на родном языке. Разве не трагедия — заставлять ребенка произносить непонятные слова, запрещать родную речь? Необразованные еще люди наши, нет у них национальной гордости. И надо нести им просвещение, будить их, напоминать о славном прошлом. Мы же великий народ, нация, давшая миру Сагайдачного и Хмельницкого, Сковороду и Котляревского, Шевченко и Лесю Украинку! Нашему народу нужна свобода.