Первой в ряды большевистской партии вступила Таня…
С фронта прибывали и офицеры. В конце декабря приехал кадет Аким Михальцов — станичный писарь — из свиты генерала Каледина. Первым его вопросом было: нет ли большевиков в Попутной.
— Есть, целый выводок, — ответил отец Павел. — Шпилько и Соломахина Татьяна, за ними уже и другие пошли. Вот так, к дьяволу, и вся станица станет большевистской. Уже и митинг собирают…
Действительно, по решению партячейки, Таня и Олекса Гуржий ходили по домам фронтовиков и бедноты, приглашали на митинг.
Правду говорил тогда Пузырьков: после возвращения фронтовиков положение в станице резко изменилось. Когда в Попутную донеслась весть об Октябрьской революции, о залпах «Авроры» и взятии Зимнего, Таня и Олекса тоже пытались собрать на площади митинг. Однако кулаки, скрутив Гуржию руки, два дня продержали его в каземате, а Тане пригрозили… А сейчас притаились богачи, попрятались в норы: ведь у каждого фронтовика за поясом торчала граната, а у бедра болтался черный парабеллум.
— Любой ценой надо опорочить большевиков на митинге, — решил Михальцов.
Но как ни муштровал он своих горлопанов, его даже в президиум не выбрали. Митингом руководили фронтовики: Цапуров, Адаменко и Иван Богдан. Михальцов вскочил на помост первым. Вначале восхвалял кадетскую Кубанскую Раду, а затем набросился на большевиков, которые, мол, воевать не хотят, стремятся продать Кубань немцам, церкви разрушают.
Потом выступил эсер Федченко:
— Не нужно нам ни Кубанской Рады, ни учредиловки, ни большевиков. Все это обман! Нам надо возвеличить народный дух. Народ…
Его охватил экстаз. На глазах появились слезы: мнил себя пророком.
— Да здравствует народ!
Из коротких рукавов пальто вытянулись его тонкие, синеватые руки с костлявыми кулачками.
— Господи, кончается сердечный, — испуганно перекрестилась какая-то женщина.
— Да то грехи людыну мучают, — пояснила соседка.
— Призываю!.. — Федченко потрясал руками над головой. — Я призываю вас, братья, к объединению во имя народа…
Он пошатнулся и, наклонившись, схватился за чье-то плечо.
Слово взял Шпилько, впервые выступавший перед земляками.
— Товарищи!
Насколько мог охватить взглядом — все знакомые, столько друзей… Там стоят родные братья, мать прижала руки к груди; повернулся в сторону кулачья — серебрятся газыри на черкесках, колышутся ангорские папахи.
— Станичники!..
Слушают, смотрят, воодушевляют его. Батрак с колыбели! Горемыка, голяк — на трибуне!
— Мы, большевики, за мир, за то, чтобы подписать мирный договор с германом. Довольно крови! Сыты по горло! Довольно калек, материнских слез, сирот…