Казаки, посланные полковником, нашли ее у церкви. Зинка — простоволосая, окровавленная — одной рукой прижимала голову мальчика, другой колотила в двери.
— Пустите херувима Тарасика! — причитала. — Господи!.. Подлюка, ты спрятался?! Не видишь! Посмотрите, угоднички…. Ха-ха-ха!.. Ангела пустите!
Поодаль дрожали, сбившись кучкой, старухи и деды.
Беспорядочный залп оборвал дикие вопли.
* * *
— Предсмертная агония, — говорила Таня, прислушиваясь к пьяному реву за решетками. — Перед своей гибелью беснуются, гады.
А ее уже не узнавали друзья — истязали комиссара Таню методично, дважды на день. Били свирепо, до бесчувствия… Когда у казаков, обливавшихся потом, слабел удар, их расталкивал Калина и, скрежеща зубами, хлестал арапником. Гекхал, будто дрова рубил, стегал с присвистом, полосовал по голове, по спине, по ногам и пританцовывал. Мстил за неудавшееся сватовство, за ее светлый разум, за песни и любовь к Украине, за агитацию, вдохновляющие пылкие речи и отобранные у кулаков табуны лошадей, отары овец, наконец, — за это гордое молчание.
— Ну, назови, зараза, имена коммунистов попутнинских… Сколько было?.. Где они?.. Кто в подполье ушел? А? Выпустим же тебя… Кого завербовала в Отрадной, Удобной, Гусарной? А! Гадюка! Молчишь?..
Свистела тройчатка…
— Хоть застони, охни, скривись, большевичка проклятая!.. Ты же горишь в мучениях, боль тебя печет, терзает, уже подплываешь кровью… Пусти хоть слезу… попроси… и отпустим…
— Не жди, палач. Большевики пощады не просят… Большевики не плачут… Они радуются, когда беснуется враг — значит, приближается его гибель…
— А-а-а!.. Р-радуешься?.. Ну, тогда подыхай!
Но она жила.
Иногда, словно солнечный лучик, проникал в темные казематы. Это на пороге появлялась Раиска, белокурая, чистенькая сестричка Тани. Она уже повзрослела в свои тринадцать лет, умела подговорить злых охранников, которые за бутылку мутной раки пропускали девочку к Тане.
Она приходила из вольного мира, в который уже не было возврата пленникам. От узелка всегда пахло чуть-чуть подгоревшими пирожками, яблоками, жареным мясом; из бутылочки текли белые струйки молока.
Своими теплыми детскими руками кормила всех.
— Милая, хорошая девочка! Будь же ты здорова и счастлива!..
— А жить ты будешь, как в красивой сказке, — свою жизнь отдаем за это, дочурка. Не забывайте нас, вспоминайте…
Приносила Раиска новости и свежие силы, зарядку для борьбы.
— Ты учишься? — спрашивала Таня.
— Где там… выгнали. Ну и пусть! — Белые бровки сумрачно хмурились, в глазах появлялся горделивый блеск, личико гневно пылало — и во всем ее облике проявлялся смелый соломахинский характер, который приводил девочку в эти страшные застенки, где от одного только вида людей могло в отчаянии разорваться сердце.