Электричество погасло на несколько секунд. Опалин застыл, сжимая в руке коробок, но свет тотчас же вспыхнул, и он с облегчением перевел дух. Как оказалось, рано – потому что тяжелый телескоп, стоявший возле него, издал какой-то странный звук, заскрежетав по полу ножками, и сам собой двинулся прочь, а затем взлетел ввысь.
Он парил в метре над полом, а потом величаво поплыл между колоннами, которые стояли тут, против парадного входа, за которым царила непроницаемая тьма. На глазах Опалина капризный громоздкий прибор летал вопреки всем законам тяготения, да что там – вопреки законам здравого смысла. Ошеломленный, потрясенный, сбитый с толку Иван смутно сознавал, что ему надо что-то сделать, как-то положить конец этому безобразию, но он словно прирос к месту, по телу его ручьями тек пот, и он чувствовал, что его нервы вот-вот не выдержат. Крутанувшись в воздухе, как ловкий танцор, телескоп опустился между колоннами и застыл. Ощутив в руке боль, Опалин поглядел на ладонь и понял, что так сильно скомкал коробок, что концы спичек впились ему в ладонь; но в тот момент он не почувствовал боли.
«Этого не может быть… Но я же видел это. Видел! Значит…»
Но «значит» не значило ничего, и он сам понимал, что логика тут бессильна. Не Марфа, не Лидия Константиновна и не впечатлительный комсомолец Проскурин, а лично он столкнулся с явлением, которое не мог объяснить. Тот самый телескоп, который он всего несколько минут назад с усилиями волок через комнаты первого этажа, ожил и взлетел у него на глазах, после чего преспокойно опустился на пол. И от этого зрелища впору было сойти с ума.
Опалин закрыл глаза, стараясь дышать глубоко и ровно, разжал пальцы и бросил на пол спички и остатки коробка. Затем открыл глаза, достал платок и кое-как перевязал окровавленную ладонь. Незажженная папироса до сих пор торчала у него во рту. Он хотел отшвырнуть ее, но вспомнил, что насчет новых папирос еще ничего не известно, и засунул ее обратно в пачку.
«Но должно же быть объяснение… Да, объяснение… Бедный Бураков! Теперь понятно, почему он допился до белой горячки…»
Он знал, что не должен оставлять здесь телескоп, и одновременно боялся, что ему не хватит духу дотронуться до заколдованного прибора. Чтобы успокоиться, Опалин стал смотреть на стены. Слева от входа висели плакаты, имеющие отношение к школе, детские стенгазеты и рисунки учеников; справа – плакаты, имеющие отношение к комсомолу, лозунги и стенгазета местных комсомольцев. Все это было реальное, осязаемое и верное, как сегодняшний день. И чем больше Опалин размышлял о том, что он только что видел, тем сильнее он сомневался в себе.