Сделав над собой колоссальное усилие, он поднялся с места и подошел к телескопу. Тот стоял, как ни в чем не бывало, притворяясь, что не умеет летать и вообще не знает, что это такое. Оторвав прибор от пола, Опалин поволок его за собой, стараясь не думать о том, что будет, если телескоп вновь попытается взлететь. Юноша втащил адский прибор в первую попавшуюся классную комнату, захлопнул дверь и выдохнул с облегчением, после чего отправился к себе куда более стремительным шагом, чем ему хотелось бы. Ложась в постель, он впервые пожалел, что на двери его комнаты нет двух засовов.
Опалин спал плохо (что неудивительно после таких переживаний), несколько раз просыпался, снова проваливался в сон, как в омут, и окончательно пробудился ранним утром под пение соловья. В комнате было душно – из предосторожности он позаботился закрыть окна перед тем, как лечь. Разом вспомнив все, что случилось вчера, он сморщился и почувствовал, что у него чешется шрам. Обычно Опалин забывал о его существовании, хотя ему постоянно приходилось ловить на себе взгляды окружающих, которые гадали, как он этот шрам заполучил, и обычно строили не слишком лестные для него предположения; и когда шрам начинал чесаться, это значило, что его обладатель угодил в крайне скверное положение.
«Посоветоваться бы, – мрачно подумал Опалин, прикусив ноготь большого пальца. (Это тоже было нервное.) – Твердовский сказал: шли телеграмму, если что. И что я ему напишу? Не был бы Терентий в больнице (Терентием звали его начальника Филимонова), я бы попытался. Твердовский – не то… – Тут его мысли приняли иное направление. – Сволочи, небось уже сцапали Михельсона и пьют на радостях, пока я тут мучаюсь. Касьянов наверняка рыбец приволок – у него жена так рыбу солит, что пальчики оближешь… Да! Пьют они, ржут, как кони, и тут моя телеграмма: „>Видел летающий телескоп тчк Умоляю помочь“. Да они со смеху лопнут. Обзовут меня Телескопом, я до конца своих дней не отмоюсь. – Он тяжело вздохнул. – Но что же делать? Делать-то что?».
Соловей в саду пел волшебно, так, что даже вконец расстроенный Опалин заслушался. Но невеселые мысли не отпускали его. «Может, это и впрямь было чудо. Пес его знает! А если нет? Если тут как-то замешан тот, кто торчал у меня под окном? Но для чего все это? Чтобы испугать меня? Чтобы я сбежал обратно в Москву? Э, нет, братец, не дождешься…»
«Посоветоваться бы», – подумал он снова, но еще более безнадежно, чем прежде. Советоваться было не с кем. Он вспомнил о Васе Селиванове, но тотчас же отказался от мысли послать ему телеграмму и просить помощи. Опалин знал Васю и чувствовал, что тот не поймет его. Вася был рассудительный, крепко стоящий на земле человек; от местной чертовщины он бы отмахнулся или попросту бы решил, что Опалин в деревне сверх меры увлекся местным самогоном.